Дорога в Багдад - [45]

— Фью! — Свистнула Минни Гербель. — Если  бы мы писали французский роман, батя, тогда — дело другое. А зачем же лишать наших погонщиков заработка, а нас самих — такой великолепной возможности?

— Великолепной возможности?

— Ну да, вести подпольную работу в Месопотамии,

С этими словами маленькая комсомолка затянула веселую песенку, подхваченную без слов всем «ковейтским комплектом».

Пастор Арениус умолк и повесил голову. Он делал усилия, чтобы понять эту маленькую венку. Он чувствовал себя одиноким, старым, никому не нужным, покинутым даже самим добрым богом —седовласым богом всех миссионеров и пасторов. Эта молодежь, нашла, новые законы организации людей и душевных сил. Но молодежь черства, она не знает ни жалости, ни сострадания, ни благоговения к тому, во что вложены надежда и вера тысячелетий.

Как будто поняв его мысли, маленькая Минни подобралась к нему и тронула ручкой его сморщенную руку:

— Взгляните-ка, батя, вон туда!

Палец указывал на длинные узкие плоты, несшиеся со всей силой за барками князя Гонореску. Гребцы вошли и раздирали себе волосы в припадке священных чувств. На плотах ничего не было, кроме длинного ряда тел, завороченных в ковры и циновки. — Невыносимый смрад доносился оттуда. Вот они долетели до барок, с гиканьем, шумом, пением и стонами обогнули их и понеслись еще дальше, оставив в воздухе волну отвратительного зловония.

—Мертвые тела, батя, — сказала Минни Гербель спокойно. — Их везут хоронить в священный город Кербелу, Вы ведь знаете лучше меня: шииты верят, что те, кого хоронит на священной земле, отвяжутся от всех своих грехов. А между прочим, батя, как раз теперь в этом вилайете ходит оспа. И мертвые тела повезут заразу, а в Кембеле будет эпидемия, где перемрет еще добрая тысяча. Некоторые вещи, батя, лучше хватать за бороду и драть с корнем, пока они не отравили с полмира здоровых.

Пастор Арениус поглядел вслед исчезающим плотам. Шииты гребцы пели дикие меланхолические песни, преисполненные фанатизма. А справа и слева от барок лежала мертвая земля Двуречья, полная песку, пыли, болот, солончаков, миазмов, скорпионов, зарослей и пустынь вперемежку, без единого намека на разумную волю человека и его организованный труд.

___________________________________

*А б а й я — плащ араба, его главная одежда.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ Багдад, золотой сон империалистов и кинематографщиков

Дуг Фербенкс, где ты? Вот он, настоящий Багдад, столица Гарун-аль-Рашида, мечта тысячи и одной ночи, безо всякого отношения к операторам, декораторам, павильонам, иллюзиям, фокусам оптическим и дипломатическим!

Фелуджа осталась позади. Караван ступил на пыльную землю. Вдалеке, в коричневых развалинах, меж столбов пыли и свечек минаретов, средь гомона, топота, запустения, отбросов, похожих на ярмарочные объедки, показалась столица Ирака, по всей видимости созданная арабами для арабов на арабской земле.

Бели кто в этом сомневался, его тотчас же убеждала арабская конституция, выработанная в поте лица англичанами, арабская проволока, натянутая  вокруг Багдада англичанами, арабский монарх Файсал, возведенный на престол англичанами, и наконец английская армия и полиция, отстоявшая Багдад от нескольких восстаний и тому подобных недоразумений, случившихся в Ираке «по проискам Коминтерна».

Вместо двадцати четырем тысяч улиц, наполненных во времена Гарун-аль-Рашида дворцами, фонтанами и садами, можно попросту упомянуть о дворце лорда Перси

Кокса, фонтане лорда Перси Кокса, бьющем при этом не водой, а чистейшим золотом,

И отнюдь ре в руки бедняков, а в карманы нотаблей и министров арабского патриотического правительства, — и наконец о саде лорда Перси Кокса, который он не перестает городить, насаждать) и поливать на столбцах арабской патриотической газеты.

B это утро перед лордовским дворцом остановился щегольский лакированный автомобиль. Двое чиновников сошли с лестницы и уселись на главном сиденьи, бросив на передки два толстых портфеля из змеиной. кожи. Когда автомобиль отъехал, красавец араб, в белой чалме, белой абайе, с алым кушаком вокруг стана, сверкая белизной зубов и белков, вывел под уздцы танцующего скакуна лучших арабских кровей, какие только выращиваются знаменитыми багдадскими коннозаводчиками. Жеребец, чьи сухожилья напоминали любителю хорошо натянутые струны скрипки Страдивариуса, огненно косил глазом, ел удила и переступал позолоченными копытами с быстротой пианиста, нажаривающего поочередно обе педали. Короче сказать, со всех точек зрения и других чувств, арабский жеребец лорда Перси Кокса походил на музыку, и, по водимому, сам хозяин был того же мнения, так как сошел с лестницы, усердно размахивая хлыстом, похожим на дирижерскую палочку, а вскочив в седло, стал изгибаться, подпрыгивать, кривиться, вертеться туда и сюда, качаться взад, и вперед точь в точь, как покойный Никиш.

Симфония длилась две-три минуты, возбуждая внимание всех прохожих, покуда сэр Кокс не увидел высокую, стройную фигуру седого человека, переходившего улицу деревянной походкой.

— Вы! — крикнул Лорд, забыв свой этикет. — Эй, стойте! Когда вы приехали? Дайте знак моему автомобилю!