Дорога сворачивает к нам - [20]

…А старая Рочкене, оказывается, настоящая волшебница, может быть, даже и ведьма. Спустя несколько дней действительно постучался тот, кто… Ну, про него потом. День еще не кончился, а отец — помните? — хлопнул дверью и помчался… На телеге помчался, да не сено возить… Надо во что бы то ни стало разыскать отца!

КУДА ПОШЕЛ МОЙ ОТЕЦ И КУДА ОН БОЛЬШЕ „НОСА НЕ СУНЕТ“

— А я знаю! Я все знаю! — заверещал кто-то, едва я выскользнула на улицу из домика Рочкене.

Прыгая на одной ноге, бессовестно вопил и кривлялся Казюкас. Тот самый Казюкас, брат Анупраса, первый озорник в Гургждучай.

— Что ты знаешь? Что?!

Возьмет и выболтает мою тайну! Он, наверное, крался по пятам, когда мы с Эле шли и шептались. Влетит мне из-за него от матери, достанется от отца, и снова они поссорятся. Эле тоже не погладит меня по головке за то, что я всем хвастаюсь, болтаю.

— Говори, чертополох! Говори сейчас же!

Казюкас уже свыкся с «барсуком», но «чертополох» ему не нравится.

Еще не такие словечки отпускают по его адресу разъяренные женщины. Сколько он яблоневых веток сломал, сколько стекол в клетях или баньках высадил! «И за себя и за слепого озорничает», — говорят люди. И похож Казюкас на чертополох. Давно не стриженные волосы взъерошены, длинный нос-закорючка облупился, штаны драные, как будто его собаки таскали. И не наши, деревенские собаки, а те, дикие, что из уссурийских краев завезли.

— Ладно, я чертополох! А ты Марте, Марте, пошла!

— Ах так, я Марте? Я тебе покажу, негодник ты бесстыжий! А сам, знаешь кто ты, знаешь? Сейчас услышишь, сейчас…

Ну ладно, пускай я Марте. Больше ничего на меня не скажешь, а на Казюкаса… Да, женщины в сердцах называют его подзаборником! Казюкас не виноват, что его отец пьяница, что он бросил мать с тремя детьми и подался за легким хлебом. Старший, Анупрас, слепой, и потому ему приходится варить пиво из свеклы… А иначе как бы они прожили? Варит он отвратное пойло и продает. Ни Анупрас не виноват, ни этот вот, Казюкас. Но если Казюкас и не виноват, так почему же он других обижает? Нет, все равно я не назову его подзаборником!

— Не будем ссориться, Марте, — говорит и Казюкас, перестав дурачиться. — Я тебе лучше открою свою тайну…

Он сказал это таким мирным, нежным голосом, что даже «Марте» уже не злит меня. Нечаянно вырвалась у него эта «Марте». А кроме того, я первая заорала: «Чертополох, чертополох!»

— Не нужны мне твои тайны, — говорю. — Ты мне лучше скажи то, что сначала хотел сказать!

— Много знать хочешь! Не скажу!

— А ты меня «Марте» обозвал? Обозвал! Должен сказать. Да ничего ты не знаешь!

— Я все знаю, — смеется Казюкас и трясет длинным носом, как индюк своей висюлей. — Как же я не знаю, если, нахлебавшись Анупрасова пива, мужики, как бабы, начинают болтать?

— Ну и что?

— А то, что твой отец у нас в клетушке сидит и пьет как телок.

— Врешь!

— Вру? Чтоб я сквозь землю провалился!

— Не пьет мой отец Анупрасова пойла! Казенную покупает, если выпить хочет.

— Все говорят «пойло», а сами задами, огородами так и тянутся, — вступается Казюкас за пиво брата. — «Нутро пересохло, налей-ка, Анупрас!» Только подавай! И чего я там наслушался — в голове не умещается. Только у меня и настоящая тайна есть… не думай! Настоящая-настоящая тайна! Хочешь, скажу?

Я убежала и хорошо сделала. А то бы не выдержала и исцарапала этого вруна, который и так весь ободранный. Да, он врун! Не пойдет мой отец Анупрасово пиво пить… Он плюется от одного запаха этого пойла… Даже когда угощают, он всегда спросит, чье пиво. Если сами варили — отведает, если у Анупраса куплено — поставит, не пригубив.

— Врун… врун… — шептала я на бегу, однако возле пивоварова двора приостановилась. Мне почудились голоса.

Двор Анупраса не огорожен, да и огораживать, собственно, нечего. Торчит хлевок с продавленной крышей, дырявая клетушка и несколько грядок. Ни колодезного журавля, ни цветка под окошком — ничто не красит усадьбу. Стоял когда-то забор, да отец Анупраса, пьяница Матас (тот самый, который давным-давно в город махнул), свалил его и спалил. А слепому Анупрасу даже ловчее без забора — легче в свой двор попасть. Может, Анупрас просто шутит так, чтобы люди не жалели его?

Очень не любит Анупрас причитаний. «Я не нищий, говорит, — зарабатываю!» — «Разве это работа? — попрекают его женщины. — Всякой дрянью мужиков травишь». — «Никого я не травлю. Пиво как пиво, свекловичное. Надо мне братишек кормить да одевать? Надо… В колхоз не гожусь, в лес не гожусь. Слепой! Погоди, поймаю Матаса, заставлю «лименты» платить, глядишь, и я куда-нибудь учиться поеду!» Женщины качают головами — им и жалко, и зло берет. Конечно, они не верят, что Анупрас поймает сбежавшего Матаса. А еще меньше верят они, что слепой годится для какого-нибудь ученья… Для них если слепой, так уже «убогий», которому только молиться да молиться… Анупрас и не думает молиться, он пишет во все города письма, разыскивая отца. Он слепой, писать не умеет, хотя говорит, что слыхал, будто есть такая грамота для слепых, выпуклая… Дескать, слепой шилом «пишет» — выкалывает дырочки на толстой бумаге, а «читает» пальцами, на ощупь…