Дорога свободы - [46]

— Кем захочу, тем и буду.

— Ну а кем, все-таки?

— Я буду, как твой отец, — сказал он. Он первый решился заговорить с ней об ее отце.

«Доктором?» — спросила она, и он сказал: «Да». Он задумался. В его воображении уже вставали яркие картинки. Доктор в ближайшей деревне был пьяница и сквернослов с запачканной табаком бородой; как-то раз, когда умирала одна из соседок, он слышал, как женщины говорили о докторах — они рассказывали странные, нелепые вещи... Спросить бы Гидеона — отец, наверно, знает, но он не мог говорить об этом с отцом, хотя и преклонялся перед ним. Он спросил Алленби:

— Доктор — это что такое?

— Человек, который лечит больных.

— Правда? — Недалеко от их поселка в лесной заросли жила старуха-знахарка, она делала амулеты и продавала их. — Как она? — допрашивал Джеф.

— Нет, не так, как она. Доктор лечит по науке, он знает, отчего происходят болезни.

— А отчего они происходят?

Так это началось, и теперь, ведя Эллен за руку среди сосен, Джеф сказал:

— Меня посылают учиться.

— Тебя?.. Куда?

— Должно быть, на Север. Буду учиться и стану доктором.

Это было невероятно; Эллен жалобным голосом спросила — а кто же останется с ней, когда он уедет, и он понял, что тогда над ней снова сомкнется мрак. До сих пор он об этом как-то не думал. «Я люблю тебя, — сказал он, — тебя, одну тебя».

— А хочешь уехать?

— Хочу, — горестно сознался он. — Но я же вернусь, придет время, и я вернусь, опять буду с тобой, клянусь тебе...

Гидеон рассказал об этом Рэчел только после того, как получил ответ от Кардозо. Тот писал: да, это можно устроить. Пусть Джеф приезжает к нему в Чарльстон; он напишет Фредерику Дугласу и еще другим знакомым на Севере. На первое время хватит двадцати пяти долларов; он устроит, чтобы Джеф мог поехать в Бостон морем. Получив это письмо, Гидеон все рассказал Рэчел.

— Далеко это — Бостон?

— Тысяча миль, не меньше, — ответил Гидеон. — Но ты понимаешь, Рэчел, что это значит? Наш сын, дитя, рожденное в рабстве, поедет в Бостон учиться на доктора.

Рэчел кивнула.

— Думаешь, мне самому не жалко с ним расставаться?

И опять Рэчел кивнула. Гидеон обнял ее и прижал к груди:

— Детка, послушай, детка, ты будешь гордиться этим сыном, как еще будешь гордиться! Он будет большой человек, важный, знаменитый...

— Я знаю, — сказала Рэчел.

Начальник железнодорожной партии, рослый бородатый янки, в высоких сапогах, в измазанной грязью отсырелой куртке, желтый после припадка малярии, сказал Гидеону: «Ты у них за старшего?» — «Да». — «Сколько вас?» — «Двадцать два». — «Получишь на всех лопаты, кирки и топоры. Плата — доллар в день. Работать семь дней в неделю — с восхода до заката. Расчет по вторникам». — «Хорошо», — сказал Гидеон. Начальник кивнул в сторону палатки, где выдавали заработную плату: «Пусть подпишутся. Кто неграмотный — поставит крест».

Гидеон, Трупер и Фердинанд Линкольн были в той бригаде, что прорубала просеку. Стоя по колена в илистой воде, они валили шести- и восьмидюймовые стволы — лес был молодой; и целый день их обоюдоострые топоры с треском вонзались в древесину. Для большинства негров в этой и в других бригадах эта работа на железной дороге была первым в их жизни свободным трудом. Когда железнодорожная компания открыла в соседнем городе конторы по найму и стала набирать рабочих, тамошние купцы качали головой и говорили: «Пустая трата времени. Не может негр работать без хозяина и без плетки». «Ведь это чорт знает что! — говорили они. — Платить негру по доллару в день; это значит избаловать их, испортить вконец; где это слыхано — такая плата!» Но янки, мастера и инженеры, только пожимали плечами и продолжали набирать рабочих. «Ладно, — говорили местные жители, — все равно нельзя проложить дорогу через это болото, ничего не выйдет у этих янки, так им и надо!» Но дамба, странное дело, росла и подвигалась вперед. Опустив в воду каркас из стволов и веток, инженеры заполняли его гравием и переходили дальше. Когда пошли дожди и превратили болото в море липкой, как деготь, грязи, рабочие стояли в этой грязи по пояс и укладывали бревна наощупь. Когда развелись комары и малярия стала косить людей, конторы по найму вывесили объявления о новом наборе. Первые восторги, вызванные вестью о том, что у каролинцев будет наконец-то своя собственная железная дорога, были недолговечны; бывшие плантаторы, бывшие управляющие и надсмотрщики скоро ощутили что-то грозное, чуждое и неотвратимое в нашествии новоанглийской компании, которой владели и управляли янки и которая проводила свою дорогу с тем же упорством, с каким Шерман провел свое наступление через весь Юг, до самого моря!

Но негры воспринимали это иначе. Гидеон впервые стал догадываться о роли труда в жизни и цивилизации. Когда он и его близкие были рабами, они трудились год за годом, ничего за это не получая, ничего от этого не выигрывая, как трудится вол или лошадь. Теперь железная дорога объявила — ей нужен товар, она его купит; этот товар — труд; Гидеон и другие негры пришли и продали ей свой труд по цене один доллар в день; и с помощью их труда то, что было только мыслью, стало действительностью: дамба через болото, сверкающие стальные рельсы, поезд, гудящий в ночи. Они уйдут отсюда свободными людьми, унося в кармане деньги, и на эти деньги они, в свою очередь, что-нибудь купят. А позади останется то, что создано их трудом и потом.