Дорога свободы - [37]

— Я был в тех частях, что занимали Чарльстон, — помните, цветные бригады?

В комнате стало как на пороховой бочке с подожженным фитилем. Холмс усмехнулся, но остальные сидели как замороженные. Гидеон мысленно снова сравнил их с ледяными изваяниями; а в ушах у него звенела старая песенка:

День-деньской работаешь, да и ночь не спишь,

Все для белого хозяина, а негру шиш...

Он понял, что дальше так итти не может — что-нибудь взорвется. Миссис Холмс извинилась и встала из-за стола. Из соседней комнаты, куда она вышла, послышались рыдания; Холмс, поспешивший за ней, вернулся и сказал:

— Извините мою матушку, она не совсем здорова.

Генерал погрузился в мрачное молчание; Фентон, чтобы рассеять ₍неловкость, сказал Гидеону: — Вы носите старинную южную фамилию, мистер Джексон. Но я полагал, что негры обычно берут фамилию своих хозяев?

— Иногда, — сказал Гидеон. — Я долго был совсем без фамилии, пока меня не произвели в сержанты. Тогда капитан, янки, говорит: «Тебе нужно фамилию, Гидеон, возьми себе фамилию. Как звали твоего хозяина?» — Гидеон остановился и кивнул Карвелу, думая про себя, что не будь здесь женщин, они бы его убили. — А я ему говорю, — продолжал Гидеон, — хозяин, у кого я был рабом, — нет, его фамилию я ни за что не возьму. Пусть будет Джексон...

Гидеону не удалось закончить свой рассказ. Карвел вдруг встал к произнес негромко:

— Вон отсюда, черная свинья!..

Когда Гидеон возвращался домой, у него было необыкновенно легко на сердце. Сколько тайн развеялось как дым! Сколько страхов оказалось беспочвенными! Весь мир кажется тайной, пока его не разглядишь. Черный с серебряными вспышками залив, сейчас такой призрачный и мрачный, завтра станет мирно сияющей на солнце водной гладью. Цепи, разбитые его народом, не будут выкованы вновь: в солнечном свете им нет места. Власть немногих над многими, это самое страшное, самое тяжкое зло, какое когда-либо нес на себе человек за все века на человеческой памяти, оказывается можно проткнуть, как пузырь, наполненный водой, и вся его сила вытечет, как вода. Гидеон тихо напевал: «Израиль в Египте стенал у дорог: отпусти мои народ, отпусти мой народ, и вынести гнета он больше не мог, отпусти мой народ, отпусти мой народ!»

Званый обед у Холмса подходил к концу; дамы встали из-за стола и удалились, мужчины закурили сигары, и генерал Ганфрет сказал:

— Холмс, это непростительно с вашей стороны.

— Придется вам все-таки меня простить.

— Вы сказали, что у вас есть свои соображения, — вмешался Сантель; голос его звучал холодно и жестко. — Вы уверили нас, что этих соображений достаточно для того, чтобы нам всем сесть за стол с негром. Когда вы пошли в конвент, а перед тем лизали неграм зады, чтобы они вас туда послали, — вы тоже говорили с таинственным видом, что у вас есть свои соображения. Но знаете ли, довольно с меня ваших соображений. Сыт по горло.

— Соображение, однако, вещь невредная, — с усмешкой сказал Холмс. — Сегодня у вас его нехватило, и этот негр, если разрешите мне так выразиться, всех вас оставил в дураках.

— Я думаю, Стефан, что вы уже довольно наговорили, — проворчал генерал.

— А я не думаю, — отозвался Фентон. — Как бы ни относиться к Стефану, в данном случае он совершенно прав. Негр всех нас оставил в дураках. Признайте это, джентльмены.

— Пусть Стефан даст нам объяснения, иначе я...

Холмс прервал его: — Помилосердствуйте, Дюпрэ! Уж не собираетесь ли вы вызвать меня на дуэль? Только этого нехватало. Кто мы — дети? Грудные младенцы? Слабоумные идиоты? Я пригласил вас сюда, джентльмены, потому, что считал вас разумными людьми. Позвольте мне сохранить хотя бы эту иллюзию...

— Холмс!

— Нет уж, дайте мне договорить. Я сегодня устроил здесь цирк — согласен. Я привел этого негра и поставил его и вас в невозможное положение — согласен. Я предвидел, что будет; но я все-таки никак не ожидал, что вас до такой степени деморализует присутствие за столом одного единственного негра. Давайте проанализируем весь этот случай. Я просил вас оказать мне любезность и сделать одну вещь, которая может иметь огромное значение и для вас, и для меня, и для всех нас, а именно: провести вечер с этим негром, членом учредительного конвента, в домашней обстановке. Я устроил это в домашней обстановке потому, что только так я мог доказать свой тезис — а какой, я вам заранее не сказал, потому что в той стадии он еще не существовал. Не ясно? Ну, тогда потерпите еще немного.

— Как вы отнеслись к происходящим событиям — и вы и все люди того круга, к которому я принадлежу? Когда федеральное правительство постановило произвести реконструкцию Юга, вы отказались ее принять. Вы раскапризничались — да, да, по всему Югу люди из общества раскапризничались, как дети, отказались регистрироваться, голосовать, проводить избирательную кампанию. Вы обзывали негров и белую шваль дикарями и утверждали, что вся эта затея с конвентом рухнет сама собой. Скажите, сами-то вы верили в это? Положа руку на сердце, верили или нет? Неужели сейчас, после этой кровавой войны, вы сохранили еще такие младенческие представления о государственной власти? Следили вы за работой конвента? Сами, своими глазами, а не по нашим газетам, глупым и пристрастным?