Дорога свободы - [31]

В Южной Каролине негров было больше, чем белых. Когда на плантаторов обрушился этот второйоглушительный удар, они не нашли иного вывода, иного метода борьбы, как бойкотировать выборы. Пусть безграмотные негры и белая шваль посылают своих делегатов — результат будет таков, что в корне подрежет невероятный и чудовищный план Конгресса. И на первых порах их расчеты оправдались. Негры получили в конвенте подавляющее большинство. Но дальше все пошло совсем не так, как они ожидали: вместо того чтобы превратиться в балаган, этот черно-белый конвент медленно и с трудом, но все тверже и все уверенней работал, как настоящий законодательный орган. Рождалась новая конституция.

А пока это происходило, белая аристократия Чарльстона, запершись у себя в домах, затворив ставни, ждала. Штыки федеральных войск на улицах временно делали ее бессильной. Все словно приостановилось — прошлое и будущее на какой-то срок перестали быть. В этом странном провале истории, в этой глубокой воронке, насильственно вычерпнутой в ее потоке, происходили разные события. Там, в этом провале, Фрэнсис Кардозо давал у себя в доме званый обед; там, в этом провале, Гидеон Джексон облачался в свой новый костюм из тонкого черного сукна.

А плантаторы ждали.

Самое интересное в этом обеде было то, что он послужил поводом к другому, еще более пышному банкету, на котором Гедеон Джексон был почетным гостем; ибо в тот вечер у Кардозо среди приглашенных находился Стефан Холмс, делегат конвента и бывший рабовладелец. Формально Холмса можно было бы отнести к «белой швали» — так плантаторы называли южан, согласившихся сотрудничать с неграми и янки; по существу, он никак к ней не принадлежал. «Белая шваль» слагалась главным образом из белых бедняков. Холмс был, да и остался, богатым человеком. Однако он, как ни странно, не посчитался с общим решением плантаторов — держаться в стороне и не принимать участия в этом противоестественном перевороте: он был избрал делегатом своими бывшими рабами. В конвенте он вел себя как зритель — слушал, смотрел, а сам никогда не открывал рта. Он держался равно учтиво и с белыми и с черными; короче говоря, он был загадкой, и Кардозо вознамерился эту загадку разгадать.

В жизни его, казалось, не было никаких тайн. Он был последним мужским отпрыском старого южнокаролинского рода; оба его брата погибли на войне. Сам он был майором, сражался вместе с Джексоном и Ли и не добыл ни чинов, ни славы. Говорили, что он был противником войны и с самого начала считал отделение южных штатов нелепой и обреченной на неудачу затеей. Когда-то он владел плантацией на Конгари Ривер недалеко от Колумбии, но теперь жил вместе с матерью в своем чарльстонском доме, я все считали, что плантацию он потерял за долги или неуплату налогов; сам он, во всяком случае, никогда о ней не упоминал.

Он был хорош собой в сдержанном, не бьющем в глаза стиле: желтоватая кожа — он страдал какой-то болезнью печени, удлиненное лицо, пышная шапка темных волос, мягкие движения, безукоризненные манеры, негромкий голос — джентльмен с головы до ног. Он удостоил Кардозо особого внимания — несколько раз разговаривал с ним, проявил интерес к вопросам образования и к земельному вопросу и любезно принял его нерешительное приглашение на обед. Это приглашение и это согласие немало смущали Кардозо. Когда в городе Чарльстоне белый садился за один стол с неграми, это было все равно, как если бы мир перевернулся вверх ногами, — все вокруг замирало от изумления и содрогалось. Кардозо отчетливо это сознавал, когда представлял Гидеона Джексона, бывшего раба, Стефану Холмсу, бывшему рабовладельцу. А Холмс произнес: «Очень рад познакомиться с вами, мистер Джексон», — так приветливо и так спокойно, словно это было самое обыкновенное дело, — и окинул Гидеона одобрительным взглядом. Гидеон, и правда, был очень представителен: безупречного покроя черный сюртук и простая белая рубашка с черным галстуком подчеркивали ширину его груди и мощный разворот плеч. Его курчавые волосы были коротко острижены, щеки гладко выбриты, лицо с крупными чертами было массивно — однако тоньше и суше, чем прежде, — и Холмс подумал, что несколько лет тому назад на аукционе такой раб вызвал бы настоящую драку: как на него набивали бы цену, как выхвалял бы его аукционер!..

— Я тоже очень рад познакомиться с вами, сэр, — сказал Гидеон.

Четвертым за обедом был доктор Рандольф, тоже делегат, невысокий, шоколадного цвета негр, сыпавший словами, как горохом; присутствие Холмса нервировало его еще больше, чем Гидеона, больше, чем Кардозо, — он даже начал заикаться. Миссис Кардозо, единственная женщина за столом, старалась сделать беседу непринужденной; Холмс поддержал ее, и между ними все время происходил обмен любезностями. Гидеон недоуменно спрашивал себя: «Что такое этот человек? Как это вышло, что он здесь? Зачем и почему?» В первый раз в жизни Гидеон пожимал руку такому человеку, как Холмс, в первый раз говорил с таким человеком как равный, в первый раз сидел за одним столом с белым. Для Кардозо все это не в диковину, ну, а для Рандольфа? Тот что-то совсем оробел. Гидеон сидел, не сводя глав с буфета за спиной хозяйки, на котором под стеклянным колпаком стояло чучело куропатки. На стенах — узорчатые обои, гравюры в рамках... Кардозо человек бывалый, однако Гидеон чувствовал, как осторожно он выбирает слова, говоря с Холмсом.