Дорога скорби - [89]

Медсестра в негодовании выключила телевизор.

— Они не говорят ничего о том, что в вас стреляли.

— Неважно.

Выходя, она сердито хлопнула дверью. Репутация, которую создал для себя Эллис, не могла быть опровергнута в одну ночь, что бы ни писала теперь «Памп». Быть может, это произойдет со временем. Быть может, никогда.

Эллис был мертв. Я сидел в тихой белой палате. Эллис был мертв.

Часом позже больничный портье принес мне письмо, которое, как он сказал, было оставлено на стойке у главного входа и которое заметили только сейчас.

— А сколько оно там лежало?

— Думаю, что со вчерашнего дня.

Когда он ушел, я ухватил конверт и зубами вскрыл его. Внутри было письмо от Эллиса на двух страницах, написанное его энергичным почерком.

"Сид, я знаю, где ты. Я проследил за «скорой». Если ты читаешь это письмо, значит, ты жив, а я мертв. Не думал, что ты сможешь поймать меня. Я должен был знать, что ты это сделаешь.

Если ты гадаешь, почему я отрезал эти копыта, то разве тебе никогда не хотелось разрушать? Я устал быть хорошим. Я хотел ломать. Взрывать. Калечить. Я хотел смеяться над дураками, которые заискивали передо мной. Я издевался над трудягами. И этот треск.

Я сделал того пони ради хорошей программы. У ребенка лейкоз. Душещипательная история. Мне нужен был хороший сюжет. Мой рейтинг падал.

Потом я захотел повторить. Опасность. Риск. Препятствия. И этот треск. Я не могу это описать. Это повергало меня в экстаз, как ничто другое. Кокаин — для детишек. Секс — ничто. Я всегда получал женщину, которую хотел. Треск костей — это оргазм на миллион вольт.

Но еще был ты. Единственный человек, которому я завидовал. Я хотел и тебя испортить. Несгибаемых быть не должно.

Я знаю, что ты боишься только беспомощности. Я знаю тебя. Я хотел сделать тебя беспомощным там, у Оуэна Йоркшира, но ты только сидел и смотрел, как синеет твоя рука. Я чувствовал, что ты взываешь к моему истинному "я", но истинный я хотел услышать, как кости в твоей кисти хрустнут. Я хотел доказать, что хороших людей не бывает. Я хотел сокрушить тебя. Сделать таким же, как я.

А потом — ты скажешь, что я сошел с ума, — я вдруг обрадовался, что ты не стал рыдать и скулить, и гордился тобой, тем, что ты такой, какой есть, я был счастлив. И я не хотел, чтобы ты умер, не так, ни за что. Не из-за меня.

Теперь я вижу, что наделал. Какой бесконечный вред причинил.

Мой отец сделал этого последнего жеребца. Я подговорил его.

Моей матери это стоило жизни. Если отец выживет, они засадят его за то, что он пытался убить тебя. Лучше бы они дали мне повеситься тогда в июне, когда я хотел удавиться галстуком.

Говорят, что преступники хотят, чтобы их поймали. Они грешат и грешат, пока их кто-нибудь не остановит".

На этом письмо кончалось, но много ниже были три слова: «Ты выиграл, Сид».

Два листка бумаги лежали на белых простынях. Никто больше их не увидит, подумал я. Я вспомнил, как Рэчел говорила, что странно будет стать мертвой. Стать космосом. Вся эта белая палата была космосом. Хороший или плохой, он был моим другом. Был врагом — но в конце концов другом. Его озлобленность и жестокость отступили. Я выиграл, но никто не вставал на стременах, чтобы разделить со мной победу. Сожаление, утрата, примирение и облегчение — я испытал все это.

Я оплакивал Эллиса Квинта.