Дорога перемен - [87]

После того как его перебили, голос Эйприл больше с ним не разговаривал. Он долго пытался его вернуть, подсказывал ему слова, опять залезал в нишу и рылся в ящиках туалетного столика, уходил в кухню, надеясь, что в шкафчиках или сушилке с тарелками и кофейными чашками непременно отыщется ее тень, но голос исчез.

9

В последующие месяцы Милли Кэмпбелл неоднократно пересказывала эту историю, и по ее словам выходило, что все должным образом утряслось.

— Разумеется, — поежившись, добавляла она, — если учесть, что ничего страшнее нам пережить не доводилось. Правда, милый?

Шеп соглашался. В этих декламациях его роль ограничивалась тем, что он мрачно пялился в ковер, временами покачивал головой и двигал челюстью, пока жена не подавала реплику, после которой следовало коротко подтвердить ее слова. Шеп был очень рад, что основную говорильню она взяла на себя; вернее, был рад этому всю осень и зиму. К весне уже хотелось, чтобы для беседы жена выбирала иную тему.

Раздражение почти достигло предела в одну майскую пятницу, когда Милли вновь завела шарманку для новых знакомых по фамилии Брейс — супружеской пары, недавно въехавшей в дом Уилеров. Почему-то казалось предательским кощунством изливаться перед людьми, которые потом станут обсуждать эту историю в том самом доме, и кроме того, Брейсы являли собой весьма неблагодарную аудиторию — с непроницаемым видом они вежливо покачивали головами, выражая сочувствие тем, кого никогда не знали. Но больше всего изводил женин голос, слишком уж смакующей удовольствие от рассказа. Она ведь наслаждается этим, глядя на жену поверх стакана с виски, думал Шеп, когда та добралась до ужасов следующего дня. Ей-богу, просто кайфует.

— …значит, к утру мы оба чуть с ума не сошли, — повествовала Милли. — Мы же понятия не имели, куда делся Фрэнк; названивали в больницу — может, там чего знают, да еще надо было притворяться перед детьми, что все нормально. Но они догадывались — что-то не так, это ж дети, они все чувствуют. Я кормила их завтраком, и тут Дженифер так посмотрела на меня и говорит: «Сегодня мама нас заберет, да?» А сама, знаете, вроде как улыбается, будто понимает, что спрашивать глупо, да вот обещала братику. Я вся обмерла и говорю: «Милая, точно не скажу, я не знаю маминых планов». Ужас, правда? Но ничего другого в голову не пришло… Часа в два мы опять позвонили в больницу, и нам сказали, что Фрэнк только что ушел — он заезжал подписать бумаги, ну и выполнить всякие там формальности, когда кто-нибудь умирает, а немного погодя он приехал к нам. Едва он вошел, я говорю: «Фрэнк, чем нужно помочь?» Только скажи, говорю, мы все сделаем… Ничего не надо, отвечает, вроде, все уже сделано. Я, говорит, позвонил брату в Питсфилд — у него, знаете, есть брат, много старше, вообще-то у него два брата, но он о них никогда не рассказывал, я даже забыла о его родне, — и они с женой, говорит, завтра прилетают помочь с детьми, похоронами и всякое такое. Ладно, говорю, только, пожалуйста, ночуй у нас. Нельзя тебе одному с детьми в твоем доме. Ладно, говорит, переночую, а сейчас, говорит, я хочу увезти детей и обо всем им рассказать. Так и сделал. Вышел во двор, дети бросились к нему, он сказал «привет», усадил их в машину и увез. Ничего печальнее я в жизни не видела. Никогда не забуду, что сказала Дженифер, когда вечером он привез их обратно. Было уже поздно, им давно пора спать, оба сонные; я укладывала Дженифер, и тут она говорит: «Милли, знаете что? Мама теперь в раю, а мы ужинали в ресторане».

— Боже мой! И как же все уладилось? — спросила Нэнси Брейс, востроликая девица в очках, до замужества работавшая в отделе закупок большого нью-йоркского специализированного магазина. Она любила истории стройные и со смыслом, а в этой все было как-то расхлыстанно. — Наверное, родичи здесь пожили? А что потом?

— Нет-нет, сразу после похорон они забрали детей в Питсфилд, Фрэнк отправился с ними, чтобы помочь ребятам обвыкнуться, потом уехал в Нью-Йорк и теперь навещает их по выходным. Думаю, так оно и будет. Брат с женой очень милые, ей-богу, чудесные люди и очень добры к детям, правда, уже, знаете, в возрасте и все такое… Фрэнка мы не видели, кажется, до марта, когда он приехал оформить продажу дома. Тогда-то вы с ним и встретились. Пару дней он провел у нас, мы долго беседовали. Вот тогда он рассказал об ее записке. Говорит, если б не записка, в ту ночь он бы, наверное, покончил с собой.

Уоррен Брейс прокашлялся и сглотнул мокроту. Этот цедящий слова лысоватый мужчина с трубкой, вечно зажатой в нелепо мягких детских губах, служил в нью-йоркской консалтинговой фирме и считал, что подобная работа весьма подходит его аналитическому складу ума.

— Да уж, этакие истории… — он помолчал, разглядывая дымную струйку из черенка трубки, — …и впрямь велят задуматься…

— А как он вообще? — спросила Нэнси. — В смысле, притерпелся?

Милли вздохнула и, одернув подол, быстро и неуклюже подогнула под себя ноги.

— Он сильно похудел, но, в общем, выглядел неплохо. Сказал, очень помогает работа, но о своем состоянии особо не распространялся. А вот о работе рассказывал, у него теперь какая-то новая служба. Вроде как под маркой «Нокс», но в новой конторе, или что-то в этом роде. Я не очень поняла. Милый, как называется его новая фирма?