Дорога перемен - [25]

Когда мы выходим из ресторана, Джоелен берет меня за руку.

— Эдвину повезло, — говорю я.

— Я зову его Эдди. — И после паузы: — Ты действительно так думаешь?

Она настаивает на том, чтобы отвезти меня в Стоу, говорит, что, возможно, это наша последняя встреча с ней в роли незамужней женщины. Я не возражаю. Где-то на полпути, в Мейнарде, она останавливается у церкви — у старой новоанглийской церкви, обшитой белыми досками, с колоннами и колокольней. Джоелен разваливается на своем сиденье и открывает люк в крыше автомобиля.

У меня такое чувство, что нужно бежать. Я беспокойно ерзаю на сиденье, открываю бардачок и роюсь в нем. Карта Мэна, губная помада, две линейки, шинный компрессор, три презерватива.

— Почему мы остановились?

— Боже, Сэм, я все время за рулем. Неужели я не могу немного отдохнуть?

— Может быть, я сяду за руль? Вылезай, садись на место пассажира, а я поведу. Тебе еще назад возвращаться.

Рука Джоелен, словно краб, шарит по приборной доске и опускается мне на бедро.

— А я никуда не спешу. — Она картинно потягивается — ее грудная клетка поднимается, а грудь выпирает из-под блузки.

— Послушай, я не могу.

— Чего не можешь? — удивляется Джоелен. — Не понимаю, чем таким мы занимаемся.

Она тянется ко мне, чтобы ослабить галстук и расстегнуть мою рубашку. Стягивая галстук через застегнутый ворот, она, словно веревкой, обматывает им свои руки, продевает в полученное кольцо мою голову и оставляет сцепленные руки на затылке. Потом притягивает меня к себе и целует.

Она божественно целуется.

— Ты же обручена, — говорю я.

Потом мои губы встречаются с ее губами, словно эхо прижимающимися к моим.

— Но я же не замужем.

С удивительной сноровкой она перебрасывает ногу через ручку переключения скоростей, поворачивается и усаживается мне на колени.

Мне кажется, что я начинаю терять контроль. Я старюсь к ней не прикасаться. Я цепляюсь за послушные крепления ремня безопасности, но она берет мои руки и кладет их себе на грудь.

— Что тебя, Сэм, останавливает? Это же я.

«Что тебя останавливает?» Ее слова повисают в воздухе. Наверное, моральные принципы. Идиотизм? В моих ушах шумит, шумит все сильнее, когда она трется об меня. Ее рука соскальзывает вниз на мои штаны, я чувствую ее ногти.

Шум в ушах и «что тебя останавливает»? В голове продолжает гудеть, и в какой-то момент я понимаю, что за происходящее не отвечаю, не отвечаю за свои руки, рвущие на ней одежду. Я чувствую вкус кожи на ее сосках, а она прижимается все крепче… Помнишь, малышка, как мы валялись на этом поле в свои пятнадцать, а перед нами, как сокровищница, — вся жизнь; и любовь нашептывала тебе в девичье ушко? Помнишь, как легко было клясться навсегда?

Когда все заканчивается, ее волосы падают на плечи, а наша одежда валяется на переднем сиденье. Она протягивает мне свои трусики, чтобы я вытерся, и улыбается, чуть приоткрыв глаза, когда вновь забирается на водительское место.

— Приятно было повидаться, Сэм, — говорит она, хотя мы еще не доехали до моего дома километров десять.

Джоелен надевает блузку, но бюстгальтер оставляет на заднем сиденье на учебниках и собирается вести машину голышом ниже пояса. Она говорит, что все равно никто, кроме меня, ничего не увидит, а потом просит подстелить мою валяющуюся на полу футболку себе под зад, чтобы не намочить красные вельветовые сиденья.

Когда она подъезжает к дому, я не целую ее на прощание. Я просто молча выбираюсь из машины.

— Можно я оставлю футболку себе? — спрашивает она, но я даже не считаю нужным отвечать. И поздравлять ее с грядущей свадьбой тоже не собираюсь — я думал, что разверзнутся небеса и меня поразит молнией. Боже мой, мы занимались этим у стен церкви!

Когда я вхожу в Большой дом, Хадли и Джоли сидят за кухонным столом и играют в карты. Ни один из них не поднимает головы, когда я швыряю галстук на пол. Срываю с себя рубашку и тоже бросаю ее так, что она скользит по линолеуму.

— Ну, — скалится Хадли, — получил свое?

— Заткнись, блин! — велю я и поднимаюсь наверх.

В душе я смыливаю целый брусок мыла и выливаю всю горячую воду, но мне кажется, что пройдет еще несколько дней, прежде чем я почувствую себя по-настоящему чистым.

14 Джейн

Перед нами словно разверзается огненная яма, окрашивая в красный, золотистый и оранжевый горные пласты. Она настолько большая, что, когда смотришь слева направо, дивишься, сомкнется ли когда-нибудь еще земля. Я уже видела это с самолета, но слишком издалека, это было скорее похоже на отпечаток большого пальца на окне. Я постоянно жду, что кто-то задернет пестрый задник: «Все-все, расходитесь, зеваки!» — но ничего подобного не происходит.

У этой смотровой площадки вдоль шоссе, граничащего с Большим каньоном, стоит много машин. Люди в послеполуденном свете щелкают вспышками фотоаппаратов, матери оттаскивают малышей от перил заграждения. Ребекка сидит на перилах. Руки она сунула под обе ноги.

— Такой огромный, — произносит она, когда чувствует мое присутствие у себя за спиной. — Вот бы забраться внутрь.

И мы пытаемся разузнать о поездках на осликах, на тех осликах, фотографии которых (а вы на них верхом) стоят на столе в гостиной, когда вы возвращаетесь домой. Однако экскурсии на сегодня уже закончены — чему я на самом деле даже обрадовалась, поскольку не испытывала сильного желания скакать на осле. С другой стороны, я согласна с Ребеккой — подобное тяжело охватить за раз. Испытываешь потребность разобрать его, увидеть по частям, как составную картинку-загадку, прежде чем рассмотреть все целиком.