Дорога надежды - [3]

«Что побудило меня стремиться к ней?»

Уж не попала ли она очередной раз в ловушку, расставленную ей ее женской природой, всегда вгрызавшейся в жизнь, как в спелую мякоть плода, не задумывавшейся о завтрашнем дне?

«Безумная Анжелика!», — укоряла она себя.

Не очередная ли это прихоть с ее стороны? Ведь все так удачно складывалось.

В самом деле, все было так хорошо. Так славно и прочно в их жизни.

Что заставляло ее искать подтверждения этому безоблачному счастью, этой плывущей в руки удаче как раз тогда, когда она, сильная, не отягощенная заботой о близких, могла бы безоглядно наслаждаться всеми радостями бытия?

Разве не получила она от судьбы, столь упорно враждебной, все мыслимые награды и воздаяния?

Разве не взяла она от жизни всего, о чем только может мечтать женщина?

Мужа, обожаемого и страстно любящего ее. Двух славных красавцев сыновей, которые в расцвете сил блистали при французском дворе остроумием и изяществом! Об этом свидетельствовало последнее послание Флоримона, старшего сына, доставленное недавно кораблями из Европы. Здесь, в Америке, с ней была ее девочка — малышка Онорина, всеми обожаемая, за расцветом которой она с умилением следила. Онорина помогала ей переносить испытания, деля с ней волнения и одиночество, и она упрекала себя за слишком частое возвращение к мыслям о них, несмотря на то, что все это отныне кануло для нее в прошлое.

Разве не добилась она вместе с Жоффреем де Пейраком, своим мужем, всех возможных успехов и не стала свидетельницей на протяжении, по крайней мере, трех лет воплощения самых смелых проектов?

В том числе процветания их североамериканских поселений: Голдсборо на побережье Атлантики и Вапассу в сердце мэнских лесов, основанных в крайне неблагоприятных условиях, зато переживающих сегодня, благодаря союзу с Новой Англией, период стремительного взлета. Мир воцарился на этом своего рода внутреннем море, именуемом Французским заливом note 1. Где кишмя кишели представители разных наций, во главе которых встал граф де Пейрак, предводитель, едва ли не безусловный хозяин, умиротворяющая деятельность которого простиралась до глубин материка, вплоть до истоков Кеннебека, дальней оконечности его владений.

И разве не явилось чем-то еще более чудесным и всеопределяющим то, что они получили наконец, она и он, прощение; величайшим монархом Вселенной Людовиком XIV, королем Франции им были почти полностью возвращены их поместья, и это после того затяжного конфликта, в ходе которого все трое его участников: Жоффрей, побежденный вассал, она, строптивая подданная, он, неумолимый государь, — наносили друг другу жесточайшие удары? Это произошло вопреки всем ожиданиям. Новость настигла их в Квебеке, когда они гостили у г-на де Фронтенака, губернатора Новой Франции, вставшего на их сторону и вместе с ними ожидавшего королевского вердикта. Он был безоговорочным.

Король Франции, гроза всех континентов, склонялся перед ними отвергнутыми, изгнанными, — забыв обо всех оскорблениях, вернув им титулы и поместья, вновь открыв перед ними двери королевства; его великодушие простиралось так далеко, что он соглашался ждать их возвращения, оставляя за ними одними право определять его сроки и условия.

Анжелика, облагодетельствованная, избалованная женщина, отныне хозяйка своей судьбы, забрасываемая отовсюду предложениями о протекции и защите, вольная выбирать счастливую и беззаботную жизнь там, где ей заблагорассудится, в окружении тех, кого она сама предпочтет. Чего ей еще недоставало, какого подарка могла она требовать от Небес, какого благодеяния, какого чуда? Ребенка!

Анжелика вздохнула и покачала головой.

«Ты никогда не изменишься!»

Она поднесла ладонь к глазам. Сверкание заполненных водой лагун, своим блеском напоминавших блеск луидоров, словно пригоршнями разбросанных по бухте, ослепляло ее. Одуряющий запах огромной, раскинувшейся перед ней равнины, поросшей морскими водорослями, вызывал в ней легкий приступ тошноты. Видно было, как вдали в золотистой дымке покачивалось несколько белых парусов, как бы прилепившись к скалам.

Перед фасадом дома по красноватой и запыленной площадке даже в этот жаркий час сновали неутомимые обитатели Салема, облаченные преимущественно в темное, в высоких черных шляпах, с серебряными или стальными кружевами спереди по моде английских пуритан времен революции 1649 года, возглавленной суровым Оливером Кромвелем.

Женщины, почти все одетые в ярко-синее, с большими белыми воротниками, в чепчиках, чья униформа указывала на их статус «вольнонаемных», то есть лиц, не возместивших полностью стоимости проезда в Новый Свет тем, кто кредитовал им дорогу. Что не мешало им разгуливать с непринужденным видом уверенных в себе женщин, которые однажды приняли решение пересечь океан, добровольно избрав рабство.

Все эти люди проворно сновали взад-вперед, славные граждане Массачусетса, устремленные к некой цели, сосредоточенные на выполнении некой задачи, однако не настолько, чтобы не бросить мельком любопытный взгляд на жилище сэра Томаса Кранмера, где, как всем было известно, остановились гости из Голдсборо, и не заприметить у окна ту, которую повсюду от побережья до пограничных поселений называли не иначе как «Прекрасной француженкой».