Дорога на Стрельну - [13]
— А ты, Данилов, с нами или тут останешься? — спросил Шведов.
— Конечно, с вами!
— Ну, догоняй, — буркнул Кратов, возможно уже понадеявшийся избавиться от меня.
Оба они, вскинув на плечи винтовки, зашагали по дороге. Я полез в кузов за чемоданом. Соскочив на землю, я протянул руку шофёру.
— Спасибо вам. Встретимся во Второй.
— Хорошо бы, — вздохнул Иванов. — Здесь останешься — могут в другую часть зафуговать. Везде, конечно, люди, но неохота со своей дивизией расставаться… Послушай, Данилов, может, тебе не ходить с этими ребятами, а? Нам с тобой в одну дивизию, как-нибудь вместях и доберёмся.
— Нет, не могу. Вы уж не обижайтесь.
— Ну, ты, конечно, смотри сам, Данилов. Только я тебе вот что скажу. Там, — Иванов показал рукой вдоль дороги, — если ещё не передовая, то уже кое-что вроде. Идти в одиночку, без своей части, когда не знаешь обстановки — что спереди, что с фланга, — не дело это. А потом, хорошо, если сразу убьёт. А ранит если? Сам идти не сможешь, помочь некому…
— Я же не один. Вот я и хочу с ними…
— Тогда вот что: держись-ка ты лучше ближе к сержанту. Он опытный, кадровый, в финскую воевал. Медаль у него под шинелью есть. Зря не давали! В случае чего, его слушай, а не матроса этого.
— А чем вам матрос не понравился? — спросил я с любопытством.
— Не то чтобы не понравился, а вообще матросы на земле шальные делаются. На кораблях они совершенно иначе воюют, бесшумно. Кто в бинокль глядит, кто рулевую баранку крутит, кто пушку нацеливает. И все молча, деловито. «Ура!» кричат, только когда ко дну идут… А на земле они как с цепи сорвавшиеся. И гибнут часто зазря. Так что ты лучше Андрея этого слушай.
Я поблагодарил Иванова за добрые напутствия и собрался было тронуться в путь.
— Погоди ещё чуток.
Он полез куда-то под сиденье.
— Нате вам на троих. Неизвестно ведь, когда до места доберётесь.
С этими словами водитель протянул мне кусок сала, завёрнутый в газету. Я стал отказываться, сказав, что у меня есть с собой булка, сахар…
— Булка и сахар — это дома к чаю. А здесь сало вернее будет.
— А как же вы?
— Обо мне не пекись. Наш брат шофёр нигде не пропадёт.
Я ещё раз поблагодарил его, и мы распрощались.
Мои попутчики успели отойти довольно далеко. Я пустился бегом. Чемодан, хоть и не тяжёлый, бил по ногам. Сначала по правой, потом, когда я перехватил его в другую руку, по левой. Потом опять по правой.
Я нагнал своих попутчиков у самой развилки. Мы влились в толпу. Чемодан, чтобы не мозолил глаза, я поставил в кювет.
Кроме пограничников контрольно-пропускного пункта здесь в основном находились водители скопившихся возле развилки машин.
Было вполне спокойно. Встречный шофёр явно сгустил краски. У пограничников, понятно, не было приказа задерживать военные машины и спешивших к фронту военнослужащих на том основании, что на войне опасно. Разговор лейтенанта-пограничника с окружившими его водителями носил характер своеобразного военного совета. В самом деле: как быть? Каждому позарез надо ехать. Но судьба тех, кто ещё недавно вот так же стоял здесь, но, не вняв предупреждению, двинулся на Стрельну, охладила охотников проскочить.
Впереди, на дороге, в километре от нас чадил потухающий костёр. В груде тёмных обломков трудно было разглядеть что-либо напоминающее автомашину. Что сталось с людьми, ехавшими в ней? Может быть, кто-то мучается там, не имея сил выбраться из-под залитых бензином обломков? Как ни старался я смотреть в другую сторону и думать о другом, голова невольно поворачивалась к синему дымку, курившемуся над тёмной грудой, и воображение все ярче прорисовывало детали страшной картины.
Я тронул старшего сержанта за рукав.
— Андрей, давайте сходим туда. — Я махнул рукой в сторону дымка над дорогой. — Там люди. Надо бы помочь, сюда их вытащить…
Шведов неторопливо повернулся ко мне, вынул свой кремень и стал чиркать по нему кресалом.
— Не суетись, Саня. На войне суетиться ни к чему.
— Люди же там…
— Внимательным надо быть. Все надо увидеть, оценить толком, а потом уже действовать… Людей там нет. Они здесь.
— Где? — встрепенулся я и стал разглядывать окружающих.
Закуривая, Андрей молча поднял глаза и взглянул поверх моего плеча. Я обернулся. На траве за обочиной неровно лежала плащ-палатка. Из-под неё торчали три пары сапог. Солдатские ботинки, пара кирзовых и пара пожелтевших брезентовых, какие обычно носили командиры-ополченцы. Такие точно я видел вчера на моем однокурснике Саше Подбельском. Он был теперь политруком роты, воевал под Ораниенбаумом и приехал зачем-то в Ленинград на машине. Предлагал подбросить меня в Ораниенбаум, но у меня на руках ещё не было предписания.
«Очень похожие сапоги, — подумал я. — И разве не мог Саша задержаться до утра? Кажется, даже собирался. Да нет. С какой стати ему задерживаться? Да и мало ли таких точно сапог? Конечно, это не он. Не стоит и смотреть. А все-таки вдруг он?..»
Меня неудержимо потянуло взглянуть в лица погибших, и вместе с тем удерживал от этого какой-то страх.
— Андрей, как вы думаете, можно, я на них посмотрю?
— Можно. И даже полезно.
Я прыгнул через кювет и медленно, точно он был пудовым, приподнял угол плащ-палатки над головой мертвеца в брезентовых сапогах. Нет, не Саша. Другое лицо, но тоже знакомое. Не могу вспомнить, кто это. Парень моего возраста. То ли мы росли рядом в нашем Дзержинском районе и встречались на улицах, в магазинах, в Летнем саду. Или, быть может, он учился в университете на другом факультете и попадался мне на глаза в длинном, вечно шумном университетском коридоре, в сутолоке университетской столовой. А может быть, я видал его в очереди в Публичку или сидящим напротив меня за длинным столом её читального зала? Не знаю. Это был один из тех незнакомых знакомых, с которыми — непонятно, почему? — не здороваешься, хотя их жизнь идёт рядом с твоей.
