Дорога на плаху - [113]

«Каков оказался подлец, — кипел негодованием полковник. — Был момент, что хотел с ним поделиться подозрением на утечку информации, даже едва не поручил взять на себя операцию, да в последний момент передумал. Сколько лет вместе, семьями дружим, разве мог на него подумать. Замечал, скуповат, но не скупость это, как правильно заметил майор, жадность! Она завела его в бандитские силки. Подшивалова-то он курировал. Не прощу себе, не прощу мальчишескую близорукость».

— Не хмурься, полковник. Делаем общее дело. Давай подумаем, как лучше все провернуть, — гость убрал саквояж в сумку, посмотрел на часы, — время у нас в обрез. Может быть, мы ошибаемся, неверно вычислили, далеко сидим. Правда, генерал Климов еще ни разу не ошибался в таких вопросах. Дело в том, полковник, что это почерк, так сказать, схема разветвленной организации во многих регионах страны. Информация, сам понимаешь, приходит в управление отовсюду. Там ее изучают, обобщают, делают выводы, и на стол генералу. Он принимает решения, замечу безошибочные, когда мы, исполнители, не плошаем. Ваш регион типичен, бандиты повторяются, в этом их слабость. По собранной информации, к которой приложил руки известный тебе капитан Петраков, генерал вычислил твоего зама. Так что посмотрим.

— Сам-то Петраков где? — не удивляясь уж ничему, спросил машинально Ясенев.

— Выполняет спецзадание в Чечне.

XVIII

Борис Петраков помнит, как они с Бакшиным пересекали на купленном джипе неубранное кукурузное поле, и по ним ударили из гранатомета. Заряд угодил в переднее колесо. Взрывом джип опрокинуло на бок, в ногах страшно зажгло, особенно в левой. Еще Борис помнит, как Бакшин спрашивал, жив ли он, как затрещали автоматы из машины сопровождения, и как Бакшин, ругаясь отборным матом, выбирался из джипа и вытаскивал его. Тут сознание его отключилось, и он очнулся уже в палатке медсанбата, не владея не только ногами, но и всем телом. Оно было тяжелым и, как ему казалось, горячим, как только что испеченная мамой шанежка, которую он ел с пылу, обжигаясь, заедая холодной сметаной. Он смеялся в ответ на мамино: обожжешься, подожди минутку! Но он не ждал, он любил такую, обжигающую, вкусную, неповторимую.

— Мама, как я люблю тебя и твои шанежки, неужели, я так и не дождусь больше их из твоих ласковых рук? — шептали губы Бориса.

— Борис, ты очнулся, ты будешь жить, коль заговорил о шанежках! — над ним склонился Василий Бакшин, с перебинтованной головой так, что на мир смотрели только глаза и нос. Левая рука у него висела на перевязи в гипсе, но голос был бодр и звонок.

— Вася, ты, где мы?

— В санбате, Боря.

— Что у меня с ногами? Оторвало взрывом?

— Нет, Боря, нет. Левая сильно повреждена, а правая в гипсе. Как у тебя голова?

— У меня ее словно нет, и тело горячее, будто мамина шанежка со сковороды.

— Нормальное ощущение. Тебя оперировали, отходишь после наркоза.

Петраков поморщился от боли.

— Как же мы вляпались?

— Партизанская война на территории, освобожденной от бандитов, — усмехнулся Бакшин. — До чего же дерзкие. Одного раненого взяли в плен. Он рассказал, что их было пятеро мужиков, они не хотели воевать, пришли сюда за початками кукурузы, которую посадили весной, чтобы прокормить семьи зимой. У них действительно было много заготовленных початков в мешках. Они ждали транспорт. Тут появились мы, перли как раз на их стан, они открыли огонь по врагам.

— Крестьяне. Они на своей земле, а мы им мешаем, — тихо ответил Петраков, погружаясь в сон.

— Первое, что пришлось нам делать на этой земле, — говорил Бакшин соседу справа, — это выгружать раненых из машины и носить их в санбат. И вот мы сами здесь. Это наша карма.

— Это наша дурь, — ответил сердитый голос, — я кадровый офицер, обязан отрабатывать свой хлеб. Но вам-то это зачем?

— А все тот же кусок хлеба заставляет. Капитан говорит, что мы, все вместе взятые, сволочи, каратели и оккупанты. Я так не думаю, но тем не менее, вместе с ним попал на больничную койку.

— Не важно, кто и как думает, факт тот, что пришел сюда, — все так же зло констатировал офицер.

Между рядами коек появилась медсестра, подошла к Петракову, осмотрела его.

— Он только что просыпался, говорил, что хочет шанежек, — сказал Бакшин.

— Это же прекрасно! Молодой организм вытащит его оттуда, — сказала она удовлетворенно. — Его отправим в Ростов в первую очередь. Потом остальных.

— Сестра, не разлучайте меня с Петраковым, я ему как брат, я же ходячий, присмотрю за ним. Он мой командир.

— Если позволит место, обещаю, борт ожидается после обеда, готовьтесь.

Валентину Петракову вызвал директор завода, усадил ее на стул и, видя, как материнское сердце трепещет от неожиданного приглашения в кабинет, терзаемое неизвестностью, сказал:

— Валентина Александровна, вам не стоит так волноваться, ваш Борис жив, только ранен, сейчас он находится в Ростове-на-Дону в госпитале. Жизнь его вне опасности, — он говорил, наблюдая, как мать костенела с каждым словом, и еще не закончив речь, он нажал кнопку вызова помощника, и когда она вошла в кабинет, указал взглядом на сидящую Петракову, та все поняла и быстро налила воды в стакан, поднесла его Валентине. — Ранение в ногу, Валентина Александровна. Вот телефонограмма. Прочитайте сами, десять минут назад, как получили, — он подал ей лист бумаги, где было написано: «Капитан Борис Петраков ранен в ногу, эвакуирован в Ростовский военный госпиталь…» — какое-то слово тщательно зачеркнуто и Валентина прочесть его не могла, а сверху него написано: «…в удовлетворительном состоянии. Желателен приезд родственников».