Дорога на остров Пасхи - [7]

(Кстати, почему зеркало меняет местами право и лево, а верх и низ – нет? Тоже один из вопросов отца, на который я так и не нашел ответа).

Я был готов. Похлопал себя по карманам джинсов: так, будто это были мои карманы и мои джинсы. И что вы думаете? В правом лежал листок бумаги, сложенный вчетверо.

На нем было написано: «Если боишься не вернуться – значит, ты не готов начать путь. Идите в сарай. Обувь на заднем крыльце. Тебе подойдут кеды, Сандрик».

Это походило на игру: одну из бесчисленных мистификаций, которые любил устраивать отец. Он не мог по-другому – иначе ему было скучно. А с ним было весело. И интересно.

Стоп! Я запнулся, оборвав бег своих мыслей на середине.

В записке он назвал меня Сандриком. Выходит, он знал, что я возьму именно эту стопку – ту, что похуже.

Ну да, конечно, знал. Мальчики из бедных семей всегда так и поступают: берут со стола куски поменьше. Потому что они боятся. Боятся, что кто-нибудь скажет: «Смотри, какой оголодавший! Как дворняга – рад любой подачке!».

Но я не любил подачки. Я их ненавидел – потому что я никогда не был дворнягой.

Когда новый мамин муж, дядя Вова (я его так называл – это было частью образа дурачка), подарил мне шахматы, я на следующий же день взял их с собой на улицу. Сказал, что похвастаюсь перед друзьями.

Знаете, какое у него было лицо? Белое, пухлое, с блестящим от жира лбом. Он удовлетворенно кивнул, мол, смотри-ка, малыш, ты уже ешь у меня с руки.

Я сжег эти дурацкие шахматы: не торопясь, фигуру за фигурой. Они были покрыты каким-то вонючим лаком и очень плохо горели. Мне потребовался целый день, чтобы сжечь их. Но я их сжег.

Что значили для меня эти сраные шахматы по сравнению с каменными истуканами острова Пасхи? Ровным счетом ничего. Потому что я не был дворнягой, я был сыном НАСТОЯЩЕГО ИНДЕЙЦА, и всегда помнил об этом.

* * *

Арт тоже переоделся, но в его карманах записки не оказалось. По-моему, он выглядел обиженным. Ведь, если мне досталась записка, то ему отец должен был оставить как минимум посылку с указанием ценности: сто миллионов долларов.

Забавно было смотреть, как Арт тщательно обыскал все карманы, а потом проделал это еще дважды. Он увидел, как я улыбаюсь, и сказал:

– Я просто хотел узнать, что делать дальше, вот и все.

– Идти в сарай, Арт. Неужели не понятно?

– Ну да, – он опять пожал плечами. – Конечно. Пойдем.

Мы вышли из зимнего дома и через веранду прошли на заднее крыльцо. Там я обнаружил две пары обуви: кеды и кроссовки. Причем кеды были почти новые, а кроссовки выглядели так, словно именно в них Александр Македонский отправился покорять Индию.

По логике вещей, кеды должны были достаться Арту. Но кроссовки были меньше, и я бы никак в них не влез, к тому же отец четко указал в записке, кому полагается надеть кеды.

Арт немного поворчал, но я не обращал внимания. Я уже понял, что это его обычная реакция. Он обязательно должен был выразить свое недовольство. Я в подобных случаях молча делал то, чего не хотел делать; наверное, поэтому окружающие считали меня послушным и покладистым ребенком. Еще одна ошибка: я не смирялся, я просто сжимал пружину внутри себя до предела, и когда-нибудь она должна была распрямиться.

Мы вышли через заднее крыльцо и подошли к сараю. Это было большое, уже порядком обветшавшее строение, сколоченное из горбыля и обрезков досок. Сарай походил на большую букву Г; в длинной, вертикальной, перекладине размещался гараж и за ним – несколько рядов поленниц.

В короткой палочке была мастерская отца, где он вечно что-нибудь строгал, пилил и сколачивал.

Войти в сарай можно было только одним путем: через дверь в воротах. Ворота располагались в нижней части длинной палочки буквы Г, изнутри их запирал огромный засов. В правой створке ворот была сделана дверь.

Мы стояли и тупо смотрели: дверь была закрыта. Навесного замка не было, но врезной был заперт. Сколько мы ни дергали за ручку, ни стучали, ни кричали – все без толку.

– Идите в сарай… – сказал Арт. – Но он же заперт.

– Заперт изнутри, – уточнил я.

– Это неизвестно, – парировал Арт. – Может, он закрыл его снаружи, а сам ушел гулять?

Такое тоже могло быть. С отцом все что угодно могло быть.

Положение осложнялось тем, что в сарае не было окон.

– Ну что, будем ломать дверь? – спросил я.

– Наверное, – ответил Арт, но без особой уверенности.

– А чем мы ее будем ломать? Все инструменты – в сарае.

– Не знаю.

Да… До чего же я ненавижу все эти «не знаю», «так получилось», «наверное, точно»… Чужие слова, пустые, ненужные. НАСТОЯЩИЕ ИНДЕЙЦЫ никогда так не говорят.

– Может, где-нибудь лежит ключ? – в голосе Арта звучала затаенная надежда.

– Может быть… Лежит где-нибудь, греется на солнышке, потягивает кока-колу со льдом и смеется над нами. Все может быть, Арт.

– Чего ты на меня набрасываешься? Я просто подумал…

Я перебил его.

– В этом твоя беда: что ты ПРОСТО думаешь. Вы, видимо, все ПРОСТО думаете. У вас все – очень ПРОСТО.

– Ты чего, Саня?

И впрямь. Чего это я? При чем здесь он?

– Ничего. Это я так. Не сердись…

Арт повеселел. Он любил, когда перед ним извинялись, а мои слова звучали почти как извинение.

– Слушай, я вспомнил, у нас на двери подъезда висит объявление: «Вскрытие замков любой сложности». И там – номер телефона. Давай, я сейчас позвоню по мобильному домой, мама спустится, посмотрит номер, скажет мне…