Дорога на Ксанаду - [18]

— И ты так сильно замахнулся? Я думал, что с метанием копья уже давно покончено.

— Хочешь послушать мою теорию или нет?

— А что мне остается?

— Дай мне вина. С той стороны, узкая бутылка из Штирии.[52] Ты должен попробовать. Спасибо. Итак. Начнем с Гегеля, ты наверняка его знаешь. У него есть одна заслуга. Именно он придумал структуру диалогов в «Стар-Трек».[53] Гегель был фактическим автором Джина Родденберри. Доктор Маккой, Спок, капитан Кирк. Тезис, антитезис, синтез.

Даниель встал и закрыл жалюзи, видимо, заметил нападение солнечных частиц на мою сетчатку.

Я схватился за первую сигарету за сегодняшний день. Еще один радостный момент.

— Какое отношение, — спросил я после первой затяжки, — это имеет к твоему странному стремлению к сдержанности?

— Давай в двух словах: к данной проблеме существуют два подхода. Мистер Спок сказал бы приблизительно так: «Надеяться на то, что тебе откажут в твоих желаниях, — в принципе нелогично». А доктор Маккой посоветовал бы тебе полностью отдаться своим чувствам даже ценой потери остатков твоего достоинства. Но благодаря Гегелю есть синтез — капитан Кирк.

Я взял вилку и постучал себя по лбу.

— Хочешь кусочек макового рулета после завтрака?

— Сначала договори.

— Ну хорошо. Капитан Кирк обдумал бы все. Он сказал бы, что просто надеяться на исполнение нелогично, а бездумно расстаться с желанием было бы бесчеловечно. Можете спокойно опутывать вашу Анну сетью, господин Маркович. Ноне переусердствуйте. Не убивайте вашу тоску, но сделайте так, чтобы ее хорошее самочувствие не зависело от того, что ее слушают. И прежде всего, молодой, неопытный друг, ни к чему не принуждайте ее. В конце концов, мы же не клингоны! Все, что нужно, — любящая сдержанность.

— Там что-то есть, — сказал я. — Там улитка.

— Что?

— Улитка. В твоем салате.

Несколько часов спустя мы брели по Хелльбуннскому зоопарку. Не самое удачное послеобеденное мероприятие. Из-за отсутствия какого бы то ни было варианта возможного компромисса и недостаточного стимула. Местные запахи боролись в моем носу за право доступа к мозгу, жаждая расшифровки, установления связей и, наконец, названия. Но я, к сожалению, не мог помочь им продвинуться дальше. Казалось, никто, кроме меня и Даниеля, не замечал турбулентности запахов. Семейные стада в полном составе проносились мимо нас с широко растопыренными ноздрями и ничего не замечали. Возможно, это зависело только от нас — заскок двух пожилых мужчин.

Мы фланировали между вольеров с разнообразными животными. Видели парящих в небе малышей гиббона, слушали пение попугаев, тренировали свой рассудок прекрасным при взгляде на вытянутые павианьи задницы и даже стали свидетелями действительно монументального, почти синхронного испражнения семьи одногорбого верблюда.

Я долго стоял перед вольером с парочкой снежных барсов, пока по моему брюху не растеклось агрессивное чувство пустоты. За решеткой возились кошки, а я, слегка наклонившись вперед, стоял перед ними, застыв в восхищении. Почти натюрморт. Только изредка слышалось урчание, то по одну, то по другую сторону забора. Когда самка снежного барса начала реагировать на шумы, издаваемые моим желудком, Даниель ловким движением руки, словно волшебник, достал из кармана пиджака серебряный сверток.

— Тебя это завораживает? — Слой за слоем, аккуратно он разворачивал фольгу. То, что появилось за последним листом, стало просто загляденьем в черно-белом цвете, которое к тому же издавало такой самоуверенный аромат, что соперничающие в моем носу запахи пришли в панику и стали рваться наружу. Я тут же забыл про самочку леопарда, схватил Даниеля под руку и потащил к деревянной скамейке, декорированной птичьим пометом. Мы с достоинством проигнорировали белые пятна, уселись в самый центр и стали молча есть маковый рулет.

Где-то вдали выл волк. Или койот.

21

Через два дня после моего возвращения из Зальцбурга позвонила Анна и сказала, что настало время для встречного приглашения. Конечно, она не могла соперничать со мной в кулинарном искусстве, но и ее стряпня в любом случае будет съедобной. Она спросила, удобно ли мне зайти завтра вечером.

Я попытался ответить так, чтобы мой голос звучал не слишком воодушевленно. Я сказал, что приду в принципе с удовольствием, но вот насчет даты… В общем, мне нужно посмотреть в ежедневнике. Я отложил трубку и с деланным шумом начал листать лежавшее неподалеку зачитанное до дыр издание Надольниса «Открытие медлительности». Книгу мне подарил Даниель в качестве любовного молитвенника. Я сразу же разместил ее на телефонном столике: она должны была напоминать мне, что я при случае могу позвонить другу. Я снова взял трубку и выждал еще пару секунд. Кстати, сказал я наконец, именно завтра было бы удобнее всего. Что ж, замечательно, ответила Анна, тогда завтра в восемь, переулок Кеттенбрюке, одиннадцать. Позвоните Шаррер.

Проведя весь день в лекциях на тему сдержанности (заметьте — аудиторию составлял я один), мне удалось так заговорить себя, что на приготовления совсем не осталось времени.

Тот же самый костюм, только другая рубашка и на сей раз без галстука. Под мышкой я нес два довольно дорогих подарка, завернутых в кальку: для Анны — журналы Жеральда Молни Хопкинса в исключительном, новом переводе, для Мартина — бутылку старого, очень сухого портвейна с пожелтевшей этикеткой. Прежде чем позвонить в дверь, я провел рукой по шее. От этого движения, доведенного у меня до автоматизма, я так и не смог отвыкнуть, совершая его даже тогда, когда воротничок рубашки был расстегнут. «Ты поправляешь галстук, — обычно подначивал меня Даниель, — так, словно лыжник проверяет крепление. Ты что, боишься, что он улетит от тебя, как только ты окажешься в воздухе?»