Дорога на эшафот - [46]

Потому и сейчас ему представлялось, что нет в этой жизни невыполнимых вещей. Стоит только захотеть, поднатужиться, толкнуть мощным плечом куда надо, и покатится твоя жизнь в ту сторону, в какую ты сам захочешь. Не верил он особо в Божью помощь и заступничество и даже на исповеди признавался батюшке лишь в делах незначительных, а мысли свои прятал, держал впрок, считая, что сам справится со всеми своими бедами. А Богу от него нужно лишь почитание и уважение. Да и не совсем укладывалось в разумении его, зачем каждый раз к Нему обращаться надо, коль сам справиться можешь. Потому и молитва его была хладная, словно вода стылая, о чем не раз батюшка еще в семинарии говаривал ему, требуя молитвы искренней и от сердца.

Меж тем Шурка ждал, когда ему разъяснят, в чем будет состоять его задача после свадьбы «барина», как в последнее время он стал называть Василия, хотя был он для него случайным попутчиком, что ему оказалось по душе и в радость. И обратно к родне своей он возвращаться не хотел. Чего он там мог выхлопотать? В очередной раз получить зуботычину да бранное слово услышать? А тут живет при полку, при деле, кормят сытно, обещали кафтан выдать, как случай подвернется.

Наконец Мирович решился и заявил со всей серьезностью:

– А после того, как мы обручимся, хочу, чтоб ты жену мою свез на Полтавщину к родне моей.

– Куда?! – переспросил Сашка, не разобравший смысла сказанного. – Где это есть? Я дороги тудыть не ведаю, угожу еще в какую проруху.

– Ты же сам только что мне сказал, мол, земляки твои едут за оружейной амуницией с обозом в Полтаву.

– Ну, говорил, – согласно кивнул Сашка, – так что с того? Они цельным обозом едут, а я один на худой кобыле да с бабой чужой. Не-е-е… За такое дело не возьмусь.

– Да ты послушай меня, – принялся уговаривать его Мирович. – Мне жену в полку оставлять никак нельзя будет. Мы в сражение пойдем, куда она там? Да и начальство проверит, что к чему, потом греха не оберешься.

– Это точно, – поддакнул Сашка. – Бабу в армии держать грех один. Кругом столько мужиков, а она одна…

– Вот видишь. И ты согласен с этим. Нельзя. А у меня всей родни, что на Полтаве бабка и дядька живут.

– Уж больно далече, – продолжал упорствовать Сашка, но в голосе его уже обозначились нотки раздумий, и отвечал он не так непреклонно, как поначалу. – И дороги мне неизвестны, – стоял он на своем.

– Дороги, дороги! – вспылил Мирович. – Слыхал, поди, что язык до Киева доведет, а Киев близко от Полтавы.

– Чего, и взаправду близко? – не поверил Сашка. – Так я могу там, коль доеду, святым угодникам поклониться?

– Конечно, можешь. Всем, кому захочешь. Там святых мест много, заходи в любое, везде примут.

– Чудеса-то какие! Мне матушка покойная еще говорила, мол, Сашка, как подрастешь, доберись до Киева, помолись там святым угодникам за душу мою многогрешную. И вдруг… На тебе… Даже мечтать не смел, а тут Киев и святые угодники. Нет, барин, ты не шутишь, может, завлечь меня хочешь в землю чужую, чтоб от меня избавиться? Киев взаправду в той стороне будет?

– Да вот тебе истинный крест, – перекрестился Мирович и понял, что победил, Сашка окончательно сдался и никуда не денется.

«Спасибо тебе, дед Иван, что так все обставил. Вовек не забуду помощи твоей, свечку на помин души твоей обязательно поставлю, как только в церковь пойду…»

Поездка сложилась у них на четвертый день после прибытия в Кенигсберг, когда Мирович точно узнал, что в ближайшую неделю выступления армии не предвидится. А в этот срок он вполне намерен был уложиться. Отдохнула и притомившаяся за дорогу кобылка, и Сашка как-то уже свыкся с мыслью, что ему предстоит продолжить свой путь в сторону Киева. Сам же Василий понимал, что венчание, если ему удастся уговорить Урсулу, это далеко еще не начало семейной жизни. То лишь маленький шажок в ее сторону. Ему еще нужно получить подобающий высокий чин, чтобы содержать семью, и, что немаловажно, остаться в живых в новых сражениях, о которых все только и говорили в их части.

Знакомую до боли вырубленную рощу он увидел еще издалека, лишь только они проехали Инстербург и повернули в сторону холма. Чем ближе они подъезжали к мельнице, тем дальше уходила куда-то вглубь его прежняя решимость, и он даже начал жалеть, что решился на эту поездку.

«Ничего у меня не выгорит! – с горечью думал он. – Отец воспротивится, как пить дать. Да и сама Урсула вряд ли согласится ехать непонятно куда вслед за мной, чтоб жить на съемных квартирах…» Ей же придется постоянно встречаться взглядом со снующими по улицам офицерами и солдатами, отвечать на их шуточки. Он уже несколько раз хотел приказать Сашке поворачивать обратно, но природное упрямство, их известная «непоборимость», неспособность отказываться от собственного решения, будь оно хоть тысячу раз неправильное, не давали ему сделать это.

«Нет, пусть будет так, как решил… Откажут – тогда со спокойной совестью поеду в часть и постараюсь забыть и о ней, и о ребенке. А пока – ехать, не останавливаясь, до конца…»

Он слышал, что у многих офицеров и там и сям остались «кумушки», как они их называли. С некоторыми они надеялись встретиться после войны, а другие отшучивались, что бабу с приплодом чаще в жены берут, чем перезрелку ненадкушенную.