Дорога на Элинор - [37]

— Ну? — сказала Синицына. — Убедились? Комната только кажется небольшой, на самом деле стеллажи стоят в несколько рядов, можете посмотреть, здесь около десяти тысяч томов, большая библиотека, Эдик очень гордился своими книгами.

Она повернулась и вышла в коридор, ждала в полумраке, когда Терехову надоест стоять столбом и глазеть по сторонам. Он прошел вдоль стеллажей, они стояли поперек комнаты, как в библиотечном хранилище, в прошлый раз он действительно не обратил на это внимание, а теперь понял, что на самом деле комната была огромной, не меньше сотни квадратных метров. Понятно почему в коридоре больше не было — и не могло быть — дверей.

— Вы идете? — спросила эта женщина.

— Да… — пробормотал Терехов, стеллажи почему-то начали выгибаться, а стена стала податливой, как воск, ладони погружались в камень, прилипали, комната протянулась в бесконечность, и в дальнем конце появился странный мерцающий огонь, разгоравшийся, расползавшийся, приближавшийся с гулом, будто пожар, стало жарко, и ладони, прилепившиеся к стене, невозможно было отодрать, а потом на Терехова обрушился потолок, и ему пришлось закрыть глаза, чтобы ничего не видеть, и обрубить себе руки, чтобы ничего не ощущать, и от слуха тоже отказаться, чтобы ужасные звуки пожара не пожирали сознание.

Стало темно, тихо и хорошо.

Глава тринадцатая

Терехов просыпался медленно, поднимаясь на поверхность со дна спокойного водоема. Внизу ощущалось шевеление бесформенных теней, глухие звуки достигали сознания и застревали в нем острыми щепками, наверху оказалось светлее, откуда-то проникали длинные и тонкие, как соломинки, солнечные лучи, но все равно ничего не было видно, да и слышно стало хуже. Он всплыл, наконец, на поверхность и оказался посреди оранжевого круга, а сверху плыл в небе и расплывался еще один круг — желтый, Терехов подумал, что это очень похоже на круги перед глазами, если плотно прижать веки ладонью. Мгновение спустя он понял, что так оно и есть на самом деле.

Тогда он открыл глаза и увидел беленный потолок со знакомой германской люстрой, лампы в которой горели вполнакала. Люстру покупала Алена лет десять назад, и Терехов давно собирался поменять это старье на что-нибудь более современное — большую лампу под матовой полусферой, например, — да все руки не доходили.

Он повернул голову и увидел эту женщину — она сидела в кресле, закинув ногу на ногу, за его журнальным столиком, и лениво перелистывала журнал «Огонек».

Не отрывая взгляда от картинок, она спросила:

— Вы как? Нормально? Вообще-то странно, здоровый вроде мужчина… Раньше с вами такое случалось?

Терехов приподнялся на локте, ожидая, что тело отзовется болью, но не боль даже, а тяжелая стылая темная жидкость сохранилась только в голове, скопилась ниже затылка и, когда Терехов начал подниматься, перелилась в позвоночник, как в водосточную трубу, и начала медленно опускаться вниз, к бедрам.

Терехов сел, обнаружив, что остался без туфель, а в носках было холодно, не догадалась эта женщина нацепить ему на ноги тапочки, когда… Когда что?

Она его домой на себе тащила? И как вошла?

С логикой у меня сейчас нелады, — подумал Терехов. — Ключ был в кармане куртки, нетрудно найти.

Он вспомнил все, что происходило на кладбище и потом, вспомнил комнату со стеллажами, уходившими вдаль, бесконечную комнату, которая была длиннее любого коридора, и свою неожиданную слабость вспомнил тоже, а вспомнив, рассердился на себя за эту слабость.

— Извините, — пробормотал Терехов. — Раньше со мной действительно ничего подобного…

— Я так и думала, — равнодушно отозвалась эта женщина, перевернув страницу.

— Спасибо, что… — начал было Терехов и осекся. За что, собственно, он собирался благодарить?

— Пожалуйста, — сказала она и положила, наконец, журнал на столик. — Мы вроде бы не закончили наши дела. И если вы в состоянии рассуждать, давайте продолжим.

Терехов прошел мимо этой женщины в прихожую, надел тапочки и через другую дверь направился в кухню, поставил на плиту кофейник, достал из шкафчика две сервизные чашки, он делал все медленно, торопиться ему было некуда, разве что на тот свет, но оттуда он, как ему казалось, лишь недавно вернулся и повторять опыт не собирался ни под каким видом.

Пока закипала вода, и пока Терехов разливал кофе по чашкам, и пока насыпал в сахарницу сахар, и пока раскладывал — ровными рядами, чтобы было красиво, — печенье в фигурной хрустальной посудине, которую достал из самого нижнего, редко открываемого ящика кухонного шкафа, он думал о том, какую фразу произнесет, вернувшись в гостиную. Фраза должна быть хлесткой, повелительной, должна показать этой женщине, кто здесь хозяин и чьи желания должны выполняться в первую очередь.

Он взял поднос и направился к двери, решив, что скажет так: «Говорить нам не о чем. Будем пить кофе и молчать. А потом вы уйдете».

Войдя в гостиную, он обнаружил кресло у журнального столика пустым, «Огонек» валялся на полу, раскрытый на странице с большой фотографией Путина. Президент смотрел в сторону кабинета — Терехов проследил за взглядом и понял, что Путин следил за этой женщиной: она удобно устроилась у компьютера и щелкала мышкой, Терехов не видел экрана из гостиной, но почему-то сразу проникся уверенностью, что эта женщина влезла в его почту и прощелкивала письмо за письмом в поисках послания от собственного мужа. Собственного покойного мужа.