Дорога на Даннемору - [13]

Так что при взгляде со стороны нижняя треть корпуса «Фунта изюма» выглядела настоящим сплетением трубопроводов, сложенных мачт и гидравлических цилиндров. Даже мне потребовалось некоторое время на то, чтобы разобраться во всех этих элементах конструкции и понять что, где крепится и для чего предназначено. Впрочем, упорство моё в конечном итоге оказалось вознаграждено — после получасовых розысков я отыскал-таки сравнительно небольшой — чуть больше полутора метров в длину — контейнер, имитировавший гидроцилиндр, но таковым явно не являвшийся. Шток его ни к чему не крепился, а теплоизоляция оказалась укреплена совсем не так, как на других агрегатах.

Впрочем, с расстояния десяти метров — а именно на такой высоте должен был находиться этот странный цилиндр при вертикальной постановке корпуса «Фунта изюма» — эта штука внимания к себе не привлекала и терялась среди множества разнообразных устройств и механизмов.

Что ж тут скажешь? Оставалось только похвалить сотрудников Службы Политической Безопасности за находчивость и укорить самого себя за безответственность. С лёгким сердцем я срезал плазменным резаком обнаруженный цилиндр и бросил его на пирсе. Осмотр, впрочем, на этом не закончил, а добросовестно довёл его до конца, прекрасно понимая, что подчинённые генерального комиссара второго ранга вполне могли смонтировать на моём корабле два или даже три таких излучателя.

Впрочем, ничего подозрительного более я так и не нашёл.

Поднявшись на борт, я неожиданно для себя стал свидетелем довольно умилительной сцены: чета Усольцевых за полудюжиной бутылок шампанского — не иначе, как из моего синтезатора пищевых продуктов! — вела беседу с Наташей Тихомировой по широкому кругу вопросов, представлявших несомненный взаимный интерес. В момент моего появления молодые папа с мамой выясняли у Натс, как в двадцать первом веке воспитывали детей.

— У Ольги и Павла недавно родился сын, — пояснил я Наташе причину столь необычных интересов её собеседников. — Они назвали его Денисом. По нашим правилам молодые родители исключаются из мобилизационных списков на один год, но Ола и Солёный Ус по собственному почину отказались от этой льготы.

— У вас, что же, женщины воюют наравне с мужчинами? — полюбопытствовала Наталья.

— Как правило, нет. Если только в виде исключения. Ола, например, не включена в состав куреня Че Гевара-Самовара, она — сама по себе немаленький начальник: командир конвойно-расстрельного дивизиона.

— Вы кого-то расстреливаете? — удивилась Наталья, повернувшись к Ольге Анатольевне.

— Конечно, время от времени приходится это делать. Мы же казачки, а не импрессионисты какие-нибудь! — отозвалась та.

— Но это же как-то… страшно… это — ужасно… расстреливать людей.

— Наташа, вы — человек большой души! Я тоже считаю, что убивать людей бесчеловечно и даже негуманно! Враги должны сдыхать сами! — с твёрдой решимостью в голосе, словно речь шла о чём-то само собой очевидном, проговорила Ола.

Наташа не без скепсиса отнеслась к услышанному, явно склоняясь к мысли, что с нею шутят. Отчасти это подозрение было справедливо, но казаки — таков уж наш характер! — зачастую сами не знают где именно их чувство юмора превращается в житейскую мудрость, а гротеск становится жизненной правдой.

Наклонив голову так, чтобы Наташа смогла увидеть ссадину на темени, я показал ей свою рану:

— Вот, дорогая моя Натс, полюбуйся…

— Ой, какой ужас! — зеленоглазая всплеснула руками. — Как только ты не получил сотрясение мозга!

— Мозг у нашего атамана находится много ниже, — заметил Павел Усольцев. — Так что по голове его можно бить смело, не боясь при этом черепно-мозговой травмы. Скажу более того: удар по голове атамана обрезком трубы или палкой с гвоздём на конце даст даже лучший психоделический эффект, нежели выкуренный косяк «плачущей конопли» толщиною с большой палец ноги.

— С мамой твоей познакомился, — скромно пояснил я. — Меня ведь «цивилизаторы» перебросили в твоё время. Они рассчитывали, что я помешаю твоему перемещению в наше время. Наивные! У твоей мамы, кстати, чудесное имя — Вероника — и вообще… она человек строгих правил и к тому же… гм-м-м… бескомпромиссна во всех отношениях.

— Да, пожалуй, можно и так сказать.

— Я отправился рассказать ей про твоё перемещение в тридцатый век. Успокоить, объяснить происходящее. Она вышла со скалкой в руках.

— И что же? — Наташенька как будто бы встревожилась.

— Вот, как видишь, жив я остался. И даже голова не очень болела. В этом деле мне помогли, возможно, таблетки любимого цвета.

— Ты хочешь сказать, что это она приложила тебя скалкой по голове? — изумилась Наташа; видимо, она никак не ожидала от мамы такой прыти, а возможно, мой рассказ просто выходил за рамки её фантазии.

— «Приложила» — это эвфемизм, я бы сказал, что она меня шваркнула.

— Бедненький, наклонись, я поцелую тебя в маковку!

— Хоть в «маковку», хоть в «тыквочку» — это всегда очень приятно, — я склонил голову и Наташа забавно чмокнула меня в самое темя, — У-ух, сразу полегчало, прям отпустило! И голова перестала болеть.

Неожиданно оживился Павел Усольцев — человек, вообще-то, выдержанный, даже флегматичный — но тут странно приободрившийся и весело подмигнувший Натс: