Дорога моей земли - [14]

Знак приветствия. Краткий солдатский привал.

Вещмешки на камнях. Перекур с разговором.

И казалось — смотрел на друзей перевал

любопытным, и долгим, и искренним взором.

И казалось — прихлынули в память года

величавых баталий, сраженья и войны;

и казалось солдатам, что здесь навсегда

утвердилась свобода:

на Шипке спокойно.

На родных языках говорили они

здесь, на бранной земле, породнившись навеки…

Может быть, повторилась в сентябрьские дни

встреча та, что была в девятнадцатом веке?

…Гул мотора до них донесли ветерки.

И болгарский солдат обратился с улыбкой:

— Это русские. Наши штурмовики! —

Самолеты, как слава, летели над Шипкой.

На крутых виражах проходили они:

словно почесть в тот миг

отдавали пред боем

храбрым воинам русско-турецкой войны —

и болгарским дружинам, и русским героям.

Передать ли восторг двух старинных друзей?

Слабым светом познаний и тщетных усилий?!

Эта встреча, достойная кисти твоей,

ждет тебя, молодой баталист наших дней, —

живописец войны, Верещагин Василий!

Тернов, 1944 г.

Слова говорят

Солдат утоляет жажду

в знойные холода.

По-русски и по-болгарски

мы говорим — вода.

Разрежь на троих буханку,

чтоб воин в теле окреп…

По-русски и по-болгарски

мы произносим — хлеб.

Кроме железных нервов,

нам в помощь железо дано:

по-русски и по-болгарски

пушка — слово одно.

Когда мы идем в атаку,

над боем разносят ветра

по-русски и по-болгарски

воинственный клич: «Ура!»

Мы доживем до победы,

и встретит нас торжество,

по-русски и по-болгарски

смысл одинаков его.

Мы в мирный час ликовани

поставим на стол вино:

по-русски и по-болгарски

равно пьянит оно.

После могучих походов

пусть облетит весь мир

двух славянских народов

победоносный пир!

1944 г.

Плацдарм

Осадные ночи плацдарма:

атаки — волна за волной.

Получен приказ командарма —

держаться любою ценой.

На помощь идет переправа

под жарким крылом батарей.

Морава,

Морава,

Морава,

сомкни берега поскорей!

Пред немцами и усташами,

у чертова края реки,

по горло в земле,

под дождями,

под бомбами,

под снегами

работали наши полки.

Два дня

от огня

грохотанье

сужало надежд островок:

от немца до нас расстоянье —

на добрый солдатский плевок.

Во тьме неокрепшей и хрупкой

штык в штык.

На КП генерал

глухой телефонною трубкой

солдатский окоп подпирал.

Враги донимают гранатой,

вступает в работу приклад…

В седьмой батарее и в пятой

голодными пушки стоят.

Но вот навели переправу —

тревожный, спасительный нерв, —

лавиною через Мораву

на выручку хлынул резерв.

А следом металл и известье:

к побоищу трудной земли

снарядные ящики вместе

с московскою «Правдой» пошли.

Был натиск движенья неистов!..

Не раз я видал на войне,

как танк со статьей журналистов

вводили в прорыв наравне.

1944 г.

Партизан возвращается домой

Пел он устало и грустно

(шел он походкою тяжкой,

в правой руке карабин,

в левой руке цветы):

«Милая мама,

слезы твои

горячее пули усташской,

я пулю скорее приму,

чем видеть, как плачешь ты».

…Он сто контратак немецких

выдержал в южных планинах,

в лесах голодал,

в снегах коченел,

под горными ливнями мок…

Увидел он дом свой —

слеза сверкнула

в очах его соколиных,

он зубы сжал,

но заплакать

даже от счастья не мог.

В маленькой Сербии плакать

одни лишь камни умеют,

люди — нежней и суровей.

Мы смогли их понять.

…И терпеливая старая сербка

бросилась сыну на шею:

так обнимает

своих сыновей

наша

русская мать.

Югославия, 1944 г.

Пропавший без вести

В далекой России,

в деревне под самой Калугой

(картина такая в его отразилась глазах),

вдоль тына,

тропинкой, слегка припорошенной вьюгой,

из школы мальчишка

в отцовских бежит сапогах.

Он входит в избу.

Раздевается. И деловито

хлопочет в избе.

А работушки — тьмущая-тьма!

И все у него

не забыто, сколочено, сбито:

отца-то ведь нет.

Без хозяина третья зима.

Он трижды под вечер

письмо начинает. И снова

садится за стол,

за который садился отец:

все хочет ребенок

порадовать папу родного,

что он уже в доме

помощником стал наконец.

Кто радость ребенка,

что так глубока и так свята,

кто может понять ее —

мальчика нежно обнять?..

Я в Сербии встретил

в морщинах и шрамах солдата,

который бы смог

эту детскую радость понять.

Он был молчалив.

В нем тоска была жгучая скрыта

по родимой семье,

за которую он на войне

ходил в штыковую

с солдатами маршала Тито

на зимних планинах

в непокоренной стране.

Он верил, что будет он

с милою Родиной вместе,

что он, агроном,

неудачно начавший войну, —

крестьянин Титов,

калужанин, пропавший без вести, —

вернется домой

и обнимет детей и жену.

1944 г.

Сербы танцуют «Колу»

Вербы от ветра хмельного

с шелестом клонятся долу,

сербы — в ярких нарядах,

добрый, радушный народ.

Я видел красавиц сербок,

в кругу танцевавших «Колу»…

Как это все похоже

на наш восемнадцатый год!

1944 г.

Сербиянка Ягодка

Помню, помню пела наша рота:

— Ой, ты славен, град Белград!.. —

Подпевала горная пехота —

рота титовских солдат.

С нами — вся в цветах наряда —

под гитару юнака

пела девушка Белграда —

сербиянка Ягодка.

На прощанье танковая рота

подарила теплый взгляд:

— До свиданья, горная пехота,

до свидания, Белград!

До свидания, отрада,

до виджения, пока,

сербиянка из Белграда —

партизанка Ягодка!

Меж Москвой и городом Белградом

много верст под синевой.

Выше солнца слава ходит рядом —

меж Белградом и Москвой.

Эта слава — дружбы ради,

эта дружба — на века:

о Москве поет в Белграде