Дорога - [10]

Умер Ехалов внезапно, всего час продолжался приступ, "неотложка" не успела, умирал не тяжело - просто сдало сердце, а из родных и близких при его кончине присутствовали Иван и Альфа.

...За два дня до того Василий Иванович разбудил Ивана рано утром, позвал в свою комнату и, велев сесть, торжественным голосом произнес:

- Вот что, Ваня, давай-ка на всякий случай попрощаемся.

- Да ты что, отец?!

- Помолчи. Это, может, наш с тобой последний разговор. Смерть, милый друг, - тоже событие в жизни, тут добросовестно надо, без халтуры, как... как дела сдать. Понятно тебе? - старик надолго замолчал, смотрел куда-то мимо Ивана, в окно. Потом вздохнул. - Ты не обращай... Слезы - это так, вода, от старости. Жалко потому что. Вон, даже травы той из тайги, что больше не увижу, - Василий Иванович поморщился и ткнул пальцем в окно, - и тебя, дурака.

- Тебе плохо? Так давай я лучше врача... - Иван встал. - И зачем эти душераздирающие сцены?

- Во-во: плохо - и сразу: врача! Садись! - тихо приказал старый Ехалов. - Чуть что - врача. Душу свою бережешь. Не хочешь, значит, чтоб раздирали. А есть что раздирать-то? Э-э, да что теперь! Я, наверное, и виноват, что ты такой, не научил... Прости. Я и виноват.

- Ну, к чему опять?

- Молчи. Думаешь, я считаю - ты неудачник? Думаешь, не понимаю тебя? Философия твоя мне ясна: жить чтобы жить - дышать, смотреть... Мало этого, Ваня. И нельзя. Несчастный ты.

- Мне хорошо.

- Дождевому червяку тоже хорошо, думает - так и надо жить, как он живет. Сухарь ты, всякого чувства боишься, любой перемены боишься. Конечно, все вижу и ценю, как ты тут при мне в няньках, и в жизни у тебя, кроме кухни и старого гриба-папаши, ничего. Знаю и тебе благодарен. И спасибо... Ну, при мне ты вроде на месте, а вот помру и что тогда-то будешь делать? Для кого жить? Для чего? Ты ведь сейчас как думаешь: "А что я еще могу, у меня больной отец". Ну, а тогда ты что себе скажешь? Как оправдаешься?

Иван молчал.

- Может, это я слишком, - сказал Василий Иванович тихо, - и не мне бы, конечно, говорить, потому что верно: я бы без тебя... Факт, конечно. Но кто тебе еще скажет? А я привык всю жизнь говорить, что думаю. Ведь останешься один, сам себя спросишь - а кто я? Для чего живу? Для кого?.. Я... - теперь старик говорил вроде сам с собой, - я вот для дела жил. Всю жизнь, с восемнадцати лет. Черт его знает, может, это и не правильно, может, я... эта... не гармоническая личность, теперь не так принято жить теперь и спорт там всякий, и путешествия, и развлечения... А я не жалею! Хорошо пожил. Да... Другие, бывает, для семьи своей живут. А что? Тоже дело. - Василий Иванович вскинул голову. - А ты-то? Катерину прогнал. А знаешь почему?

"Не знаю", - подумал Иван, но не сказал ни слова.

- Все понимаю! Слишком сильно тебя любила, вот что. Обременительно это, ответственность. Решения надо принимать, а как же? Эх ты... Прогнал. Ну и что?

Иван угрюмо рассматривал стену.

- Ну, ничего! Я тебе не дам. Не позволю гнить, - вдруг пообещал Ехалов. - Не выйдет, Иван Васильевич, не допущу. Поминай потом отца лихом, мертвым, говорят, не больно. Лишь бы толк был. А уговорами тебя, видно, с места не сдвинешь.

Иван встал. Отец отвернулся, в тишине слышалось его сердитое сопение. Подождав еще, Иван вышел.

А через два дня Василия Ивановича не стало.

Похоронили Ехалова здесь же, в поселке, на деревенском кладбище, он сам так еще давно назначил. Похороны были очень торжественные: живые цветы, ордена, оркестр. Много пришло на кладбище жителей поселка, и многие плакали. Зинка из буфета, та прямо ревмя ревела, всех за полы хватала, рассказывала, как Василий Иванович в позапрошлом году спас ее от верной гибели, от тюрьмы, когда проворовался этот паразит, бывший директор чайной.

С кладбища возвращались пешком. День был солнечный, даже жаркий, случаются в середине весны такие дни, когда кажется - все, холода кончились и пришло лето, хотя всем хорошо известно: и в мае, и даже в начале июня бывают и заморозки, и дожди со снегом. Но сейчас, действительно, было жарко. Галкин устал, запыхался и сказал, что сядет на шоссе в автобус, до дому пешком ему не дойти. Нет, а вы идите, я прекрасно доберусь один, доберусь, не беспокойтесь... Правда, я уполномочен поговорить с вами со всеми, выполнить волю Василия Ивановича, но полагаю, сегодня не время.

- Что вы, Матвей Ильич? Какую волю? - спросил Борис.

- Завещание. Незадолго до своей кончины ваш батюшка составил его со всей тщательностью. Оно хранится у меня, и я, как исполнитель, обязан ознакомить вас с последней волей покойного.

- Первый раз слышу, чти отец... какое-то завещание... Ваня, он тебе говорил что-нибудь?

- Нет, - Иван не поднял головы.

- Василий Иванович просил меня огласить текст завещания в присутствии _всех_ членов семьи, - отчетливо сказал Галкин и строго поглядел на заплаканную Наталью Степановну.

- Но я, вы же знаете... я сейчас в город должна... - пробормотала она тихо и виновато, - там Васенька один.

- Мне это известно, и я вас понимаю. Кстати, Василий Иванович сам распорядился, чтобы оглашение его воли состоялось через десять дней после похорон.