Дорога к подполью - [99]

Я подумала: в самом деле, может быть, Ольга боится появляться в столовой, ведь ей это запрещают. Я тоже боюсь идти к ней. Мы обе будем бояться, а к чему это приведет? Нет, нельзя отсиживаться, надо выполнять свой долг.

Возле дома Шевченко остановилась в нерешительности: окна квартиры плотно закрыты ставнями, это было необычно. Я сразу почувствовала: Ольги нет, а квартира пуста и опасна. Все же тихо постучала. Молчание… Подождала и стукнула еще раз. Молчание… Я стояла и думала… Нет, во двор не стоит идти, надо скорей уходить отсюда. Вдруг из-за дома Ольги вышел человек в тулупе. Он так и вышел с повернутой в мою сторону головой и, не спуская с меня пристального взгляда, стал медленной походкой переходить улицу, пока не скрылся за углом противоположного дома.

Я быстро пошла прочь той же дорогой, вслед за человеком в тулупе. Но где он, куда девался? Будто сквозь землю провалился. Тревожила мысль: не следит ли кто, не идет ли по моим пятам? Я оборачивалась, но никого подозрительного не заметила. Значит, в гестапо узнали об Ольге и она бежала в лес? В квартире, наверное, засада, так всегда бывает. Но почему же меня не схватили? Ведь сама полезла в лапы к зверю! Какое-то чудо, редкое везение. Наверное, спас меня ранний час, гестаповцы дрыхли и не слышали стука. У них все по часам, даже аресты… Так думала я, но так ли думали гестаповцы?

На другой день перед самым открытием столовой ко мне подошла Мура и сказала:

— Тебя спрашивает какой-то молодой человек, он в зале.

Я вышла, и увидела худенького, бледного блондина лет двадцати.

— Вы Мельник? — спросил он.

— Да.

— Пойдемте туда, — тихо сказал он, и мы вышли в боковой зал, где никого не было.

— Вот записка от Сергея, он и Ольга ушли в лес, перед уходом Сергей просил меня передать вам эту за писку.

Сергей писал: «Ольга ушла, я тоже ухожу, к нам не приходи, если можешь, помоги чем-нибудь Жоржу, он туберкулезный».

— Сергей просил передать на словах, — сказал Жорж, — чтобы вы ни в коем случае не только близко не подходили к их квартире, но даже не появлялись в том районе. За ними приходили из гестапо, но опоздали. По всей вероятности, в квартире засада…

А я вчера была там, на счастье, не зашла во двор и благополучно унесла ноги…

— Нет, нет, ни в коем случае не показывайтесь даже в этом районе, — еще раз повторил Жорж.

Он говорил, слегка заикаясь.

— Связь будете держать со мной, я должен ее наладить с лесом, получить инструкции и дать вам задания.

— Хорошо.

Я вынула из сумки сто рублей и протянула Жоржу со словами:

— Сергей просит вам помогать, считаю это своим долгом. Вот пока сто рублей, сейчас у меня больше нет.

— Садитесь, я накормлю вас обедом, и приходите каждый день.

Деньги Жорж взял, но от обеда отказался.

— Приходить сюда обедать я не могу, в вашей столовой меня кое-кто знает, это небезопасно, да и вообще мне надо избегать людных мест. В следующий раз я вызову вас во двор или к воротам, а сюда не стану заходить.

— А кто вас знает? — спросила я.

— Официантка Катя, я жил у нее во дворе.

Жорж ушел, оставив меня в радостном настроении.

Я опять почувствовала под ногами твердую почву. Остаться без связи — все равно, что в море кораблю «без руля и без ветрил». Просьбу Сергея помогать Жоржу я расценивала, как указание подпольной организации. Отрывая от семьи, давала Жоржу деньги, покупала в буфете батоны, хлеб, папиросы. Но он приходил редко и как-то мало интересовался моей скудной помощью.

Однажды я пригласила его к себе домой обедать. Жорж пришел точно в назначенное время. Разговорились. Он рассказал, что вместе с матерью был арестован гестапо. Их жестоко пытали, жгли раскаленным железом.

— У меня вся спина в страшных рубцах.

Жорж вскочил и стал расстегивать ворот рубашки, но я остановила:

— Не надо, я верю.

С тех пор я стал заикаться, — продолжал он. — Мать не выдержала пыток и умерла. Меня выпустили, не было улик, а я ничего не сказал. Раньше я жил в одном дворе с вашей официанткой Катей, но теперь скрываюсь от гестапо, ночую в разных местах. Я радист. Последнюю ночь провел в сарае, работал на рации по заданию леса. Промерз до костей. Представьте себе, каково в этот мороз и метель в пустом, заброшенном сарае!

Я предложила Жоржу ночевать у нас.

— Сегодня не могу, — ответил он, — но учту на будущее.

Когда Жорж ушел, мы с мамой его пожалели: бедный мальчик, такой худенький, туберкулезный, видно, очень нервный. А вот оказался стойким, вынес пытки и не признался. Потерял мать, замученную гестапо. Не удивительно, что стал заикаться.

Как я уже говорила, Жорж приходил редко, и каждый раз я спрашивала его:

— А для меня есть задание?

Но он отвечал:

— Потерпите, никак не могу наладить связь с лесом, но не беспокойтесь, скоро получите задание.

На центральных улицах города расклеивали плакаты с изображением Крыма, на котором были нарисованы шеренги вооруженных солдат с пушками и другим оружием — как символ неприступности немецких укреплений. Надпись убеждала крестьян спокойно заниматься сельским хозяйством, пахать и сеять, так как Крым, де немцы не отдадут. Наша пропаганда советовала делать то же самое, но по другой причине. Мы знали: что посеют при немцах — пожнут уже после освобождения. Клеили плакаты на высоте поднятых рук, густо смазывая клейстером всю оборотную сторону. Вот этот плакат в последний свой приход Жорж предложил мне сорвать и передать ему.