Дорога к подполью - [27]

Папа согласен был уехать. Но катер-охотник не вернулся с задания.

28 июля мы узнали о смерти доярки Фроси, ездившей со мной в Инкерманский госпиталь к своему раненому мужу. Фрося была убита в поле недалеко от обрыва осколком бомбы. Краснофлотцы ее похоронили.

Потрясающий удар

29 июня мы вышли из-под скал и отправились за водой, когда уже совсем стемнело. Но что это? Откуда-то с моря, со стороны Кавказа, начали лететь чередой один за другим огромные транспортные самолеты. Они резко снижались и выбрасывали белые парашюты с каким-то грузом (как мы узнали позже, это были снаряды и продукты). Затем поворачивали к Херсонесскому мысу, делали круг и летели обратно на Кавказ.

Набрав воды в городке, мы пошли обратно. Поток самолетов не прекращался. Я никогда в жизни не видела такого «воздушного движения», небо как будто превратилось в московскую улицу, по которой одна за другой проносятся автомашины.

Позже мы узнали, что эти транспортные самолеты должны были приземлиться на аэродроме и провести частичную эвакуацию раненых, войск и населения, но из-за бешеного обстрела аэродрома четырнадцатидюймовыми снарядами получили приказ не снижаться.

На другой день, 30 июня, мы вышли в свой рейс в густые сумерки. Когда подходили к городку, нас поразили шум и крики на дороге. Приблизившись, увидели темные силуэты повозок, конных и пеших людей, которые лавиной двигались по направлению мыса Херсонес. Что это может быть? Но мысль о том, что наступает конец, не пришла мне в голову.

В магазине застали Воронцова и прачек. Лида Приходько отпускала продукты. Когда дошла до нас очередь, мы взяли то, что нам было нужно, расплатились, и, выйдя из магазина, почти столкнулись с комендантом городка воентехником Бордюком.

— Товарищ Мельник, — сказал Бордюк, обращаясь ко мне, — ваш муж просил меня привезти вас на батарею. Моя машина уйдет через двадцать минут, даю вам двадцать минут срока.

Я остановилась, оглушенная и онемевшая.

— Севастополь оставляют, вы понимаете? Мельник просил, чтобы вы эвакуировались вместе с ним. Помните — я жду вас не больше двадцати минут. Не теряйте времени!

Если бы земля разверзлась у моих ног, это, наверное, не поразило бы меня сильнее. Севастополь сдают! Отчаяние захлестнуло волной, словно чья-то безжалостная рука сжала сердце. Что же делать?

Мои любимые отец и мать останутся одни под скалами, под властью ненавистного врага. А маленький Женя?

— Пусть маленький Женя останется с нами, — сказала мама.

Я не протестовала: знала, что будет собою представлять последняя эвакуация…

Надо решать немедленно; документы под скалами, нужно их забрать, а я понимала, что за двадцать минут мне не успеть.

— Мама, что делать?

— Иди… Иди к Борису, уезжай.

— Что же делать? Ну а вы, как вы останетесь одни, что будет с вами?

— Не думай о нас, если суждено — останемся живы, а ты иди к Борису, уезжай.

Мы говорили громко, на весь двор, а в ушах настойчиво звенят слова Бордюка: «Даю вам двадцать минут срока».

Я бросилась к маме на шею.

— Прощай!

Материнское сердце! На какую жертву не способно оно ради счастья своих детей!

В последний раз мы обнялись. Я побежала, остановилась, обернулась… Темный силуэт матери медленно удалялся, и мне показалось, что мать тает, как видение, в легком голубоватом тумане, поднявшемся с моря.

Я бежала полем по темной пустынной дороге. Стоны вырывались из моей груди, глаза были широко открыты, но я бежала, не глядя под ноги, спотыкаясь о камни, забыв о существовании противопехотных мин, с гнетущим сознанием того, что бросаю беспомощных стариков и ребенка… Как поступить правильно, "как неправильно? Я знала только одно — последняя эвакуация в создавшейся обстановке — огромный риск для жизни даже самой молодой и самой сильной.

Последний поворот — и я под скалами. Рыдания душили меня.

— Севастополь оставляют! — крикнула я, и слезы потоком хлынули из глаз.

Подошел ко мне папа. Я бросилась к нему на шею, но долго прощаться нет времени. Схватив свой рюкзак, приготовленный еще с начала осады, с помощью папы надела его на плечи, лихорадочно искала сумку, где у меня хранились почти все документы.

— Не оставляйте моих родных, помогите им выйти из-под скал, прощайте! — крикнула я всем.

К последнему оплоту

Нагрузившись вещами, уходили и наши девушки прачки. Я бросилась их догонять. На машину Бордюка мы давно опоздали, в этом нет сомнений. Направились прямо к 35-й батарее.

Не помню, как мы прошли поле и вышли на шоссе.

Что творилось на дороге! Крик, шум, ругань. Возницы настегивают лошадей, красноармейцы с факелами в руках освещают дорогу. И эти коптящие факелы, желтым светом прорезающие ночную тьму после года строжайшей светомаскировки, говорили о многом без слов.

Кучками ковыляют раненые с перевязанными головами, руками, ногами, с темными пятнами, свежей крови, проступающей сквозь бинты. Одни опираются на винтовки, других поддерживают товарищи, третьи вместо костылей приспособили палки. На развилке дорог нас остановила группа раненых.

— Где дорога в Камышевую бухту?

Мы им указали вправо, а сами свернули влево — на проселок, ведущий к 35-й батарее.

Мы шли по краю дороги вместе с отступавшими войсками. Все неслось к последнему оплоту — 35-й батарее. Местность мне показалась изменившейся и незнакомой, будто в каком-то диком танце заплясало все: люди, машины, лошади, пушки, дома и даже сама земля.