Дорога к дому - [25]

— Не знаю, — задумчиво отозвался Безымянный. — Ноби, — уже значительно спокойней окликнул он бесенка, — проверь изумруд. Есть на нем «сеть»? Или, может, «зеркало»?

Бесенок, чуть не подавившись при последних словах, торопливо извлек камень наружу и принялся изучать с удвоенным вниманием. Спустя короткое время он облегченно вздохнул и ответил:

— Ничего там нет! Обычный изумруд, очень качественный само собой, и всё! Никаких ловушек.

— Странно.

Безымянный взял кусочек жареной утки и отправил в рот. Рассеянно жуя, он мысленно перебирал всевозможные варианты, способные объяснить поведение неведомого заказчика или хотя бы дать зацепку. Но в голову не приходило ничего утешительного.

— И я о том же, — дождавшись, когда взгляд задумавшегося гостя вновь обретет осмысленное выражение, поспешил согласиться хоттолен. — Я бы про него, про заказ этот, и не заикнулся б, не будь ты коном.

— Бывшим, — сурово поправил его Безымянный.

— Ааа, — отмахнулся, будто от надоедливой мухи, Гаргарон, — ваша братия бывшей не бывает. Кон есть кон, хоть бывший — хоть мертвый. Так у нас говорят.

Безымянный презрительно хмыкнул и скривился, но вступать в спор с хоттоленом не стал, прекрасно зная: переубедить того не получится. У людей давным-давно сложилось представление о конах, и отнюдь для последних не лестное. Единственное, что оставалось, — смириться.

— Ну, так и что там с камнем? — вернулся он к расспросам после непродолжительного молчания. — Для чего он?

Гаргарон задумчиво пожевал губами, взвешивая про себя и решая, что говорить. Наконец он спросил:

— Так ты того, серьезно намериваешься на эту погань подрядиться? Или как?

— Серьезно, — спокойно отозвался Безымянный. — Куш за эту сделку — если судить по условиям встречи — может оказаться изрядным. Во всяком случае, моё любопытство твой рассказ пробудил. Так что выкладывай, что к чему с этим камушком.

— Ладно, — гигант недовольно сморщился и, поведя могучими плечами, тряхнул головой — будто бык, увидавший соперника. — Твоя шкура — ты и решай, как её поджаривать! В общем, так: ты знаешь Штормскальм? Бывал там раньше?

— Да.

Голос путника внезапно утратил всякие эмоции, а глаза, опасно сощурившись, устремили потяжелевший взгляд куда-то сквозь хоттолена. Гаргарон, удивившийся перемене, произошедшей с его гостем хотел поинтересоваться: а что такого, собственно, он сказал? Но внезапная догадка, промелькнувшая на самых задворках памяти, подсказала ему возможную причину столь странного поведения. А заодно и прочно заткнула рот.

Стылый предрассветный сумрак колебался под резкими порывами пронизывающего северного ветра. Редкие, тяжелые капли падали с пасмурного неба и, ударяясь о мостовую древнего города, с приглушенным всплеском разлетались всполохами серебристо-стеклянных осколков. Немногочисленные окна, светлившиеся неровным светом, казались нереальными, иллюзорными порождениями дремлющей твердыни — её полусознательным сном. В отдалении слышался одинокий собачий лай, все остальные звуки тонули в тихом шорохе холодной дождевой песни. Все, кроме размеренной печатной поступи пятерых человек, направляющихся к северным вратам города. Четверо облачены в форменную боевую броню филиала Валентиниана с неразличимыми из-за темноты знаками отличия, в руках — тяжелые плазменные излучатели. Несмотря на массивные доспехи, их движения легки и свободны. Пятый в группе — узник, и его поступь, несмотря на отсутствие доспехов, скованна и медлительна, будто у тяжелобольного, лишь недавно вставшего с постели.

— Шевелись, тварь, — раздается грубый, срывающийся от ярости голос одного из охранников, идущего сзади.

Удар прикладом между лопаток. Сильный, внезапный. Высокий юноша, в мешковатой одежде, от неожиданности теряет равновесие и падает на мокрую, грязную мостовую. Неловко выставленные руки больно ударяются об камни, слышится скрежет металла — грубые стальные браслеты, охватывающие запястья, врезаются в плоть.

— Вставай! — сильные руки подхватывают его с обеих сторон и резко, рывком заставляют выпрямиться. — Шевелись, кому говорят!

Юноша отводит ладонью, покрытой многочисленными ссадинами, мокрую прядь, упавшую на глаза, и оглядывается по сторонам. Древняя кладка высоких домов с остроконечными крышами, темные провалы узких, стрельчатых окон. Плющ и дикий виноград, взбирающийся под самую кровлю. Запах мокрого камня. Он старается запомнить всё, — все, что связано с человеком, с его жизнью, его миром. Он знает — не предполагает, а именно знает! — скоро его жизнь оборвется. Скоро, уже очень скоро смерть встретит его в одном из своих многочисленных обличий, обитающих за гранью. Никогда больше он не увидит домов, окон, мостовых. Никогда не услышит человеческого голоса, пусть даже такого, как у его провожатых. И он снова медлит, не нарочно, неосознанно дожидается нового удара прикладом, и лишь тогда его ноги начинают двигаться.

— Нууу, эмм, вот, — с явным трудом переваривая охватившее его смущение, выдавил хотолен некоторое время спустя, — в Штормскальме есть старый парк. Не в городе, само собой. У южного входа. Здоровенный такой, его ни с чем не спутаешь. И вот, где-то в нем — где точно, я не знаю, сам там никогда не был — есть древняя каменная арка. Говорят, она вся исписана странными знаками и ещё чем-то…