Дорога издалека. Книга 2 - [9]

На всю жизнь врезалась ему в память картина расправы, которую над его отцом учинил Сапаркули-бай. Лютой ненавистью проникся Салыр к богачам, заодно и ко всем, в чьих руках власть. Над собой ничьей власти не признавал, скитался в песках, возле отар на дальних колодцах.

Еще когда жив был его отец Абды-Кель, удалось им при помощи дальнего сородича раздобыть в канцелярии самого куш-беги, у одного из писарей первого министра, бумагу с печатью, согласно которой Салыр, сын Абды, назначался оберегать караванные пути и колодцы в песках между Беширом и Бешкентом. Заполучил Салыр-непромах эту драгоценную бумагу, подобрал себе ватагу таких же отчаянных, как сам, и обосновался на колодцах Кыран. Вооружились на первых порах чем пришлось, в дальнейшем раздобыли трехлинейки, патроны. К ним по одному, по два начали прибиваться новые сподвижники, среди них беглые эмирские сарбазы, бедняки из аулов, обиженные, обобранные баями, продажными казы, самовластными бекча. Люди Салыра пересидели революцию тихо, в войну не ввязывались, лишь изредка выходили на караванные тропы добить и обобрать разгромленную банду какого-нибудь бая, особенно если он еще в прошлые времена чем-то досадил одному из удальцов.

Ближайшим помощником Салыра сделался Одели-пальван — силач, непобедимый борец на тоях. Роста невысокого, коренастый, крепкий, плечи широченные, ноги будто столбы. Он повздорил с баем и был приговорен к наказанию плетьми, но бежал, прибился к Салыру.

Как повадился Салыр во времена эмира останавливать путников на караванных тропах, ссылаясь на бумагу с печатью, брать с них пошлину «на содержание дозора», который, мол, их же самих оберегает, так и продолжал заниматься этим уже по привычке и по праву сильного: у кого заряженные винтовки в руках, с тем и не поспоришь… Однако вскоре Салыр своим умом, да еще пользуясь советами друзей, таких, как Шерип-подслеповатый, ладивший со степными разбойниками, дошел до той истины, что с торговцами-караванщиками можно завести мирные сношения, выгодные для обеих сторон. В те времена граница с Афганистаном была, по сути, открытой, многие переселились в соседнюю страну, и торговые караваны свободно ходили туда и обратно, уплачивая пошлину лишь на афганской стороне. Из разгромленных полчищ эмира сбивались шайки, которые грабили аулы на бухарской земле, затем скрывались в Афганистан. Дать отпор было некому. Но как-то раз такая разбойничья ватага столкнулась с отрядом Салыра — ее живо разгромили в пух и прах, лишь отдельные беглецы спаслись за кордоном. За это жители приграничного аула благодарили Салыра, снабдив его хлебом, мясом, фуражом.

Свой стан у колодцев Кыран Салыр задумал укрепить. С этой целью, останавливая караваны, он брал заложников, остальных с верблюдами отправлял за глиной. Ее привозили во вьюках, на месте замешивали, клали прочный высокий дувал с воротами и бойницами. После этого людей отпускали, даже не брали у них ничего — как обещал Салыр.

Между тем многие в то время смекнули, сколь выгодно торговать с Афганистаном в условиях, когда граница охраняется — да и то кое-как — лишь с одной стороны. Вози, продавай и покупай, что душа пожелает, а силу имеешь — сам бери «дань» с торговцев. Этим и занялся Абдурахман, при эмире носивший офицерский чин караулбеги[2], сын Шихи-бая, председателя ревкома в Беши-ре. Несколько месяцев сам Абдурахман, участвовавший в боях на стороне эмира, скрывался в Афганистане; когда все поутихло, пользуясь поддержкой отца, вернулся на родину. Двоюродный брат этого Абдурахмана, Молла-Анна, был к тому же секретарем ревкома. Как говорится, своя рука — владыка… Однажды Абдурахман отправил со своим младшим братом Разаком человека в Гузар, чтобы встретиться с афганскими торговцами. Встреча состоялась, и сделкой все остались довольны. Но на обратном пути — неудача: Салыр-непромах с десятком своих джигитов перехватил караван. А под Разаком — конь саврасый, полудикой породы, на котором хозяин не один раз брал призы на скачках. Увидел Салыр коня — вспыхнули глаза.

— Слазь! — командует Разаку, сам рукой берясь за ремень карабина.

Делать нечего, тот спешился.

— Взять коня! — Салыр обернулся к одному из джигитов, Разаку бросил: — Ну, а вам счастливого пути!

И, завернув коней, весь отряд умчался в степь. Двое путников, всего с одной навьюченной лошадью, долго брели к родному аулу. В Бешире Абдурахман тотчас к отцу: направь, дескать, к этому разбойнику кого-нибудь с приказом от имени ревкома возвратить коня. Шихи-бай внял просьбе старшего сына. Посланец очень скоро возвратился ни с чем, лишь на словах велели ему передать: мол, Абдурахман-караулбеги пусть не воображает, будто в степи волен делать что угодно, раз отец у него возле власти. Мы — дозор на караванных путях, и нам обязамы платить пошлину все проезжие. Потому коня Абдурахмана мы в виде пошлины оставляем себе.

Гневом переполнилось сердце Абдурахмана. Саврасый конь, его гордость, его достояние! Столько славы принес своему хозяину! На белый свет не хотелось глядеть, руки опускались, кусок не шел в горло… Утешали приближенные гордого караулбеги, но ничего не помогало. «Мстить наглецу», — только эта мысль владела теперь сознанием Абдурахмана.