Дорога издалека. Книга 1 - [37]

Вот это была радость! Дня через три он опять пришел, вдвоем с Ариной Иннокентьевной. Старушка расплакалась, глянув на меня:

— Ох, Коленька, да какой же ты хлипкий! А бледный, что восковая свечка! Силушки-то, видать, не осталось, все отняла проклятая война… Да как вас тут кормят, сердешных, поди, не досыта?

— Спасибо, Арина Иннокентьевна. Кормят по-солдатски. Вы только себя не обделяйте, слышно, жить стало тяжело. А я уж поправляться стал, сам чувствую.

Поговорили о делах. Оказалось: Федя на Юго-Западном фронте. Где-то там же, в Карпатах, и Тоня добровольно пошла сестрой милосердия в санитарный поезд. Катя вышла замуж, теперь живет за Невой. Вот-вот должны призвать и старшего, Антона: тех, кто прежде бывал замешан в забастовках, снимают с брони и гонят воевать. Жизнь, и вправду, сделалась трудной: цены беспрестанно поднимаются, хиреет простой народ. Зато купцы, фабриканты, подрядчики, всевозможные комиссионеры, поставщики в действующую армию — эти с жиру лопаются, наглеют не по дням, а по часам. Рабочих сдавили, будто петлей: чуть какая провинность — увольнение и на призывной пункт. Правда, работать становится некому, заказы военного ведомства не выполняются. Всюду беспокойство, зловещие слухи об измене, центром которой все считают Царское село, кружок царицы-немки и Распутина — их единодушно ненавидят. Царя Николая ругают последними словами чуть ли не открыто.

— Вот, Никола, какие у нас тут веселые дела, — заключил свое повествование Александр Осипович. — Кончать надобно эту войну, иначе дойдем до полного разорения. А ежели царь с министрами не в силах, то сами, глядишь, за дело возьмемся, своей рабочей рукой наведем порядок. Про это, верно, до поры помалкивать надо, не для себя мотай на ус.

Я задумался. Слухи об ухудшении жизни в тылу, о бессовестном обогащении всевозможных ловкачей и хапуг доходили и к нам на фронт. А какие жертвы несет армия, сколько лишений, страданий выпадает на долю простых солдат — это я с болью видел своими глазами. Кончать войну рабочей рукой — вот это было бы здорово! И тогда уж богатеев прижали бы обязательно.

Мне опять вспомнились давние слова моего дедушки: прилет наше время, настанет иная, лучшая жизнь. А теперь я и винтовкой владеть умею, пожалуй, не устоят передо мной городовые. Только бы командиры нашлись толковые, такие, что за парод, а не за богатых…

— Жалко тебя, Никола, такие мучения принял, а за что? — с горечью, покачивая головой, проговорил Александр Осипович. Немного помолчав, он продолжал, как будто читал мои мысли; — Правду сказать, есть польза в том, что нынче ты бывалый солдат, стреляный, к оружию привычный. Думается мне, горячие деньки подходят. Как в пятом… Теперь промашки не должно выйти, кой-чему научились и мы.

Он снова умолк, пригладил усы. Потом стал расспрашивать меня о фронте, о том, что думают о войне солдаты-окопники, боевые офицеры. Отвечая на вопросы Богданова, я вспоминал недавно пережитое и сам начинал глубже разбираться в событиях, участником которых мне довелось стать.

Потом еще несколько раз навещали меня приемные отец и мать. Всегда приносили кое-какие гостинцы, которыми я делился с моими товарищами по палате.

Здоровье медленно возвращалось ко мне, по врачи сказали: в строй мне еще долго не вернуться. Немецкая пуля пробила легкое, повредила сосуды возле сердца, задела ребро. Много дней не мог я подниматься на ноги. Постепенно, при помощи сестер милосердия и санитаров, научился сперва садиться, потом вставать, наконец передвигаться, держась за стены и за спинки кроватей.

Так прошло месяца три, наступила весна шестнадцатого года. Вести с фронтов шли неутешительные: русская армия, загнанная в окопы, казалось, была охвачена столбняком. Быстро спадало в тылу воодушевление даже от таких успехов, как операция Брусилова или взятие крепости Перемышль с десятками тысяч пленных. Прав был Александр Осипович: близились какие-то важные события, теперь уж и я это ощущал.

Наконец врачи стали ободрять меня: дело идет на поправку. Я уже свободно вставал и ходил, правда, с палочкой. Возвратились и аппетит, и бодрое настроение. Ведь мне только-только должно было сравняться двадцать лет! Госпитальная палата, в конце концов, стала казаться мне хуже зиндана. И вот — комиссия врачей. Общее мнение: рядовой Богданов нуждается в шестимесячном отпуске по состоянию здоровья. Так снова очутился я в линялой госпитальной гимнастерке и таких же шароварах на улице Железнодорожной за Невской заставой, на попечении заботливой Арины Иннокентьевны. Отпускной солдат-фронтовик, без всяких дел и на собственном иждивении.

С первых дней стал заводить с Александром Осиповичем разговоры о том, чтобы мне, хоть на время, куда-нибудь пристроиться на работу. Тем более, что еще и педели не сравнялось, как был призван на военную службу Антон, старший сын. Нелегко жилось семье, я это видел и понимал очень хорошо. Но старики даже слышать не хотели: отдыхай, дескать, заслужил, да и слаб, мол, еще, да и не привыкать им, много ли нужно… Так отговаривали они меня.

Но в конце концов мне стало невмоготу бездельничать. И я упросил Богданова хотя иногда брать меня с собой на работу — он снова служил на дистанции пути. Возглавляемая им бригада ремонтировала пути и стрелки на станции Обухово, и я трудился здесь подручным, вспомнив то, чему научился еще на родине, когда прокладывали железную дорогу к Термезу. Теперь близко познакомился с рабочими уже военного времени. Снопа убедился в правоте того, что мне в госпитале говорил Александр Осипович: много ненависти накопилось в сердцах простых людей против царского режима и войны, близится взрыв. Политические и военные новости, обсуждались моими товарищами открыто, порой в присутствии инженеров. Городовые тоже присмирели — чуяли, что времена не прежние.