Дорога дней - [39]

Лицо Асатура красноречиво свидетельствовало, что мы действительно негодяи. Посему, считая, что этого достаточно, товарищ Шахнабатян перешла к обобщениям:

— У нас в стране пока еще мало школ. Сотни и тысячи детей не имеют возможности учиться, а мы терпим у себя этих хулиганов…

Самыми неожиданными были ее последние слова, которые она произнесла, обращаясь только к товарищу Смбатяну.

— Если вы и после этого воровства не выгоните их из школы, я напишу наркому, товарищ Асканаз меня знает…

Ее последние слова возмутили отца Чко, который до того не проронил ни слова.

— Да какое же это воровство! — взорвался он. — Дайте ребятам рассказать.

И мы рассказали всю историю с часами, которая, вопреки ожиданиям отца Чко, ни в коей мере не смягчила ярости товарища Шахнабатян.

Выступил и товарищ Сурен. Он напомнил всем об известном деле, которое в недалеком прошлом сделало нас героями всего квартала. По-видимому, он придавал этому большое значение, но товарищ Шахнабатян охладила его пыл:

— Это сегодня к делу не относится.

Последним говорил товарищ Папаян. Насколько была разъярена наша учительница, настолько мягок был он.

Папаян говорил, а я припоминал все наши выходки на его уроках, и уши мои горели от стыда, а когда он кончил, я был готов кинуться ему в ноги — вымаливать прощение.

Взбешенная его выступлением, товарищ Шахнабатян вскочила со своего места, бросила свирепый взгляд на учителя пения и, увлекая за собой сына, рванулась к двери, успев прошипеть:

— Тряпка!..

После ее ухода дышать стало вроде легче.

Вопрос о нашем исключении был снят с повестки дня. Особенно когда мой отец со слезами на глазах попросил:

— Делайте как знаете, но не выгоняйте, не откажите в просьбе!..

Меня и Чко из школы не выгнали, несмотря на то что товарищ Шахнабатян грозилась Асканазом.

Но, к сожалению, на том дело не кончилось.

ПРОЩАНИЕ

Мы сидели под тутовым деревом. Уже давно мы не собирались вчетвером. Но в этот день разницы в годах будто и не бывало, в этот день мы все были одинаково взволнованы — один из нас, Чко, уезжал.

Никогда я не замечал, чтобы человек испытывал столь противоречивые чувства, какие в тот день терзали Чко. С одной стороны, незнакомый город с его соблазнами, первое в жизни путешествие, да еще в поезде, а с другой — какой-то неизъяснимый страх и грусть, глубокая боль разлуки с любимыми, близкими людьми, с улицами, дворами, садами.

И все это отражалось в его глазах, которые то искрились, то угасали, то улыбались, то смотрели грустно и виновато. А я, Погос и Амо не знали, о чем говорить. Через два часа Чко отправится на вокзал: у него на руках уже маленький картонный билетик. Мы подробно изучили билетик, на котором по-армянски и по-русски было написано «Ереван — Тифлис, жест.».

— Новый город увидишь, — скорее себе в утешение сказал я.

— Эх! — вздохнул Чко.

— В школу там будешь ходить? — спросил Погос.

— Не знаю, — ответил Чко, — посмотрим… Если примут.

— Примут, — вставил Амо, — лишь бы ты захотел учиться.

Слова Амо задели́ не только Чко, но и меня. Амо и Погос прекрасно знали, что в журнале против наших фамилий были одни «неуды».

— Ну смотри, пиши письма, — уже в который раз попросил я.

— Конечно, — сказал Чко, — но и вы… но и ты мне тоже пиши.

Чко позвали:

— Поди приготовься, отец говорит — скоро поедем.

Чко встал, хотел попрощаться с нами, но Погос вдруг решительно заявил:

— Все поедем на вокзал.

Чко пошел к себе.

Ушли и Амо с Погосом. Я зашел в дом.

После случая с часами отец со мной не разговаривал, а мать роняла слова редко и скупо, никогда не забывая, однако, лучше чем когда-либо, накормить меня. Но в этот день я выглядел таким грустным и несчастным, что отец обернулся ко мне и мягко сказал:

— Что ты ходишь как в воду опущенный?

— И не опущенный вовсе, — со слезами в голосе сказал я.

— Поди-ка сюда.

Я подошел.

— Садись.

Я присел на тахту. Неожиданно отец ласково поцеловал меня в голову.

— Не горюй, — сказал он. — Сами виноваты, вот теперь и расстаетесь.

Ласка отца растрогала меня. Я заплакал.

— Да приедет же он летом, — взволнованно сказала мать. — А друзей у тебя вон сколько: и Погос, и Амо…

— Эх, — вздохнул я, — какие они друзья, они уже большие…

Желая порадовать меня, отец дал мне рубль и сказал:

— На́, фаэтон возьмешь, на вокзал поедешь — провожать. Полтинник — туда, полтинник — обратно.

Отец давал мне деньги впервые.

— Эх, по мне, и я бы тебя послал в Тифлис, — сказал отец. — Тифлис большой город, поехал бы, человеком стал, а то что тут из тебя получится?..

Отец никогда не бывал в Тифлисе, не был он и в других городах, но очень много слышал о них, и ему казалось, что везде, кроме Еревана, можно стать человеком.

Прошло два часа. Я, Амо и Погос снова встретились на улице. Амо сказал:

— Отец Чко уже пошел за фаэтоном.

— Вы оставайтесь здесь, я тоже сбегаю, возьму для нас, — бросил Погос и побежал в сторону Кантара.

Немного погодя возле наших ворот остановился фаэтон. Рядом с извозчиком сидел Погос. Мы с Амо тоже уселись. Мы уже было тронулись, когда сзади громко крикнули:

— Эге, дорогу! Дорогу!..

Это был фаэтон, увозивший Чко. На Чко были совершенно новые брюки и блуза из синей материи. Рядом с извозчиком гордо восседал отец Чко, а возле Чко, обняв его за плечи, с покрасневшими от слез глазами сидела мать. В ногах у них лежали узлы.