Дорога дней - [31]

Долгое время нам и в голову не приходило, кто был этот человек, которому, как уверяла Мариам-баджи, дважды предлагали армянский престол. Только случайно прочитав в одной книге о событиях тех дней, мы догадались.

Погос вырезал из своего старого учебника портрет этого человека и однажды вечером протянул его Мариам-баджи.

— Баджи-джан, погляди-ка — узнаешь?

Мгновение баджи, онемев, смотрела на портрет, затем сказала прерывающимся голосом:

— Вай, ослепнуть мне, Вергуш-джан, он это, он!..

В тот же вечер я и Погос прибили в комнате Мариам-баджи портрет великого армянского поэта Ованеса Туманяна.

НА НАШЕМ ДВОРЕ

Конечно, мы дружили, как прежде: я, Чко, Амо и Погос. Но Амо и Погос учились уже в шестом, были юнкомовцами. А кто были мы — я и Чко? У нас не было ни таких широкополых панам, как у Амо и Погоса, ни красивых коротких брюк, ни белых рубашек, ни красных галстуков, развевающихся на ветру. Не было у нас и гимнастических палок, складных юнкомовских ножей, которые висели у них на левом боку, привязанные крученой веревкой, когда по воскресеньям юнкомовцы шли на сбор. Мы бы отдали все на свете за право носить, как Амо и Погос, юнкомовскую форму и особенно эти складные ножи, но наши мечты были неосуществимы. В четвертом классе и то не было юнкомовцев, а мы с Чко учились еще в третьем и даже на уроках физкультуры стояли в самом хвосте шеренги.

С утра и до вечера мы всё прыгали и подтягивались, потом бежали к столбу возле амбара — измерять рост. Ничего не помогало, на столбе неизменно оставались те же метки, а у Чко она была к тому же на целый сантиметр выше моей.

Но дело было не только в росте. Другими стали интересы Амо и Погоса. Подаренный мною костяной свисток Погос при мне же отдал Мко:

— Он мне больше не нужен, на́, свисти.

А я и Чко все еще не расставались со свистульками, играли с девочками в классы и в прятки, катались на деревянных конях и, как котята, могли часами возиться и кувыркаться под тутовым деревом.

Чтобы не потерять дружбы Амо и Погоса, я и Чко решили стать серьезнее. Записались в городскую библиотеку, приносили оттуда толстые книжки и, ни разу не заглянув в них, ставили на полку в стенном шкафу до истечения срока. С тайным сожалением и мы подарили Мко наши свистки. Конечно, наверно, немало нашлось бы ребят, мечтающих получить столь ценный дар, но мы нарочно отдали их Мко, брату Погоса, чтобы Погос и Амо заметили это.

А Погос и Амо так и не заметили ни нашей жертвы, ни толстых книжек, которые мы приносили из библиотеки. Словом, хоть они этого и не говорили, но мы чувствовали, что Амо и Погос считают нас малышами.

С другой стороны, Мко и его ровесники делали дерзкие попытки подружиться с нами. По этой причине Чко однажды чуть было не выдрал Мко и сделал бы это, не будь тот братом Погосу.

Так мало-помалу Амо и Погос отдалялись от нас.

А меж тем на нашем дворе, в школе и во всем квартале происходили удивительные перемены.

Рапаэловское «имение», как говорил Газар, то есть дома на нашем дворе стали государственными, «фондовскими».

Это произошло очень просто, без всякого шума. Как-то после ареста Рапаэла к нам во двор пришли двое незнакомых людей. Они измерили двор, заглянули во все комнаты и составили список жильцов. Потом созвали собрание, отдали жене Газара — сестрице Вергуш — какую-то книгу, которую, я не понял почему, назвали «домовой», и объявили всем, что отныне сестрица Вернуш «управдом», и ушли.

И жильцы перестали платить тикин Грануш за квартиру. Вместо этого каждый месяц всем раздавали синенькие листочки, на которых было написано, сколько платить, и которые сестрица Вергуш называла «квитанцами». Она собирала квартплату и, надев новое платье, относила куда-то деньги. Газар посмеивался над женой:

— Видал, Месроп, государством управлять стала! Вот тебе и дочка Гурихана!..

Последствия этих событий были удивительны. Во-первых, в нашей семье расходы увеличились на один рубль и пять копеек в месяц, потому что столько мы платили «управдому», сестрице Вергуш, и, помимо этого, отец продолжал ежемесячно отдавать тикин Грануш пять рублей за квартиру.

Мать протестовала, Зарик сердилась, Газар, не стесняясь, называла отца бестолковым, а отец качал головой и убежденно говорил:

— Нет, братец, не могу я так — стыд под каблук, а совесть под подошву: хорош ли, плох ли, а все же это он дал мне и дом и кров.

Еще смешнее обстояло дело с фруктовым садом на нашем дворе. После того как дома стали государственными, Газар объявил:

— И бахча нынче «фондовская».

Несмотря на жалобы и проклятья тикин Грануш, он по собственной инициативе разделил сад на равные участки и раздал их жильцам. Тикин Грануш и Анник он великодушно предоставил участок под их окнами — клочок земли, где росли два куста сирени, несколько кустов винограда и одно персиковое дерево.

Тутовое дерево перешло в собственность нашего соседа Хаджи, и тут обнаружилось что-то новое в его характере.

Никогда раньше Хаджи не слыл скупцом. Часто я сам видел, как в кофейне черного Арута он, правда нехотя, с ворчанием, но платил за выпитый всеми кофе, за выкуренный кальян. А получив тутовое дерево и небольшой кусок земли, Хаджи вдруг изменился. Первым делом он потребовал, чтобы Газар убрал свою тахту из-под дерева: