Дорога длиною в жизнь - [42]

Прими мой сердечный привет.

Всегда твой Костя».

«Дружок мой!

С утра погода туманная и серая. Моросит дождь, день промозглый. И самочувствие не из блестящих. В ногах «горчичники», движение еще более ограничилось. Начинается лежачий образ жизни. Однако надежда на лучшее не покидает меня. Настроение поддерживается открывающейся перспективой работы. Твое внимание, забота дают мне чувство локтя, в котором так нуждается человек, попавший в беду.

Тебе я обязан светлыми минутами моей нелегкой жизни. Вот и сегодня я ощутил твою заботу: мне доставили от тебя лекарство. Только, пожалуйста, не расстраивайся, мне немного хуже. Но я сберег надежду. Остается и ей сыграть свою роль. В который раз! Мне сейчас очень не хватает тебя. Как мне было бы тяжело, если бы не ты, а сейчас мы еще поборемся.

Ира, Ира, разве плакать надо, когда тебе говорят хорошие слова? Я же тебя не жалел. Не разжалобить мне тебя хотелось, а сделать тебе приятное.

Мысли разбегаются, я пишу в несколько приемов. Руки тоже совсем ослабли.

Я перешел на постельный режим. Но будем надеяться на лучшее. Хоть мне и горько, но я не паникую. А если ты будешь серьезно расстраиваться по поводу моего здоровья, я больше не буду о нем тебе писать. Не для того я и ты добивались работы, чтобы от нее отказаться, когда ее, кажется, предоставляют.

Представь себе, что мы встретились, чтобы никогда не расставаться. Встреча нас сделала счастливыми, а значит, и здоровыми не только духом, но и физически. Пусть это сказка. Но ведь это еще и мечта. Надо только верить, ждать, надо очень захотеть. Трудное счастье гораздо ценнее любого другого.

Всего тебе доброго! Обнимаю тебя нежно.

Всегда твой Костя».

«Радость моя!

«Что же делать? Чем мне тебе помочь?» Твоя помощь для меня очень значительна. Ты мне даешь многое. Без тебя я бы, наверное, скис, а особенно сейчас. Настроение у меня бодрое, хотя и иду ко дну. И все же умирать я не собираюсь, хотя все идет к этому. Но если тебе очень хочется, чтобы мне стало лучше, так и будет. Ты получишь мое письмо и спи спокойно. Давай вместе будем спать спокойно. Пытаюсь ответить тебе без машинки. Прежде всего чтобы тебе не думалось, что мне совсем плохо. Жив, жив курилка.

Обнимаю тебя нежно.

Всегда твой Костя».

Телеграмма:

«Костик умер девятого января девять вечера. Павлова».

Письмо матери Кости:

«Дорогая Ирина Борисовна!

Выполняю Вашу просьбу: написать о последних днях жизни Костика.

Он умер дома, на моих руках, в тяжких муках и в полном сознании. До самого конца не верил, что умирает. В последние дни и даже часы говорил о Вас. Я не раз предлагала написать Вам под его диктовку. Он отказывался, щадя Вас. Я даже предложила вызвать Вас повидаться: вы так дружили, что я не считала это предосудительным, тем более я-то знала, что он умирает. Он и от этого отказался — не хотел, чтобы Вы видели его таким, каким под конец сделала его болезнь. Мне думается, что и его последняя мысль была тоже о Вас, так как он часто и подолгу все смотрел и смотрел на Ваш портрет. Перечитывать Ваши письма он уже не мог, но меня об этом просил, и я, быть может, только тогда и поняла по-настоящему, кем же Вы для него были…

В ящике его письменного стола я нашла записку, в которой он прощался с жизнью. Записка датирована числом незадолго до получения Вашего первого письма. Встреча с Вами отодвинула его смерть. Любовь к Вам заставила его снова полюбить жизнь. Впрочем, он любил жизнь всегда, просто все завязалось слишком тугим узлом, ему оставалось разрубить его единственным способом — лишить себя жизни. Вы возродили его, и за это Вам великое материнское спасибо и благословение!

Вот, собственно, и все, что я смогла написать Вам о Костике. Я осталась одна на всем свете. Внуки воспитаны чужими мне. Да что мне — они и к отцу в последнее время уже не приходили. Пока еще не знаю, как смогу жить дальше. Впрочем, наверное, смогу: еще ни одна мать не бросилась в могилу вслед за своим сыном. Видимо, придется как-то жить без него и дожидаться своей очереди…

Портрет Ваш, который Вы подарили Костику, я Вам не возвращаю. Я поставила его возле своей кровати рядом с портретом сына. Как сын, я далека от сантиментов, но Вы стали мне дочерью, и — да храни Вас бог!

С низким поклоном

мать Костика».

О, ВЕРЮ, ВЕРЮ…

Из потока писем, устремленного ко мне как журналисту и писателю, я отложила одно, начинавшееся словами: «Уважаемая Ирина Борисовна! Я люблю Вас. Вот уже шесть лет, хотя видел Вас всего два раза. Однако решил, что приобрел право открыть Вам свою душу только сейчас. Я знаю, у Вас бывает много людей, и все-таки постарайтесь вспомнить меня — Петр Михайлович Кузнецов. Я дважды обращался к Вам за помощью. Откроюсь: второй раз я свою просьбу придумал, чтобы повидать Вас перед отъездом из Москвы. Оба раза Вы откликнулись…»

Я долго силилась вспомнить — стараюсь ответить каждому своему читателю. Вспомнила! Это тот бывший уголовник, который четыре года назад просил помочь прописаться на шесть месяцев под Москвой, в Малаховке, чтобы отремонтировать дом для престарелых родителей. Второй раз, спустя два года, он сообщил мне о смерти отца. А с какой просьбой обращался, я так и не вспомнила.