Дорога через ночь - [67]

- Почему же ты? - возразил Деркач. - Надо решить...

- Поздно решать, поздно, - повторил Георгий, стискивая губы. Он вошел в то "упрямое состояние", когда уже ничто не могло заставить его уступить. - Все поздно...

- Что поздно? И почему поздно? - обиженно переспросил Деркач. - Я нашел этот пулемет и почти отвинтил его. И к тому же я такой же лейтенант Красной Армии...

Устругов посмотрел на него ожесточенным, даже ненавидящим взглядом и проговорил тихо, шепотом, но этот шепот просвистел, как взмах кнута:

- Уходить всем! Немедленно уходить, черт вас возьми!..

Далеко уйти нам, однако, не удалось. Добравшись до ближайшего каменного выступа, мы спрятались за него. Деркач выглянул, сокрушенно выругался и поманил меня к себе.

- Этот длинный черт один с пулеметом остался, - сказал он сердито. Никогда, наверно, с пулеметом не нянчился, сапер паршивый. А что он будет делать, глиста динамитная, если лента заест?

И вдруг, сменив ругательный тон на просительный, повернулся ко мне:

- Ты когда-нибудь с пулеметами дело имел?

- Знаю все системы, кроме авиационных.

- Костя, друг, бежи к нему, пока время есть. Не справится один с пулеметом, сапер долговязый... Тогда ему хана и нам крышка.

Когда я подобрался к Георгию, он вопросительно посмотрел на меня и усмехнулся:

- Сам догадался или Деркач прислал?

- Деркач прислал.

- Я так и думал. Он же пулеметной ротой командовал и знает, что нужно.

- Почему ж его тут не оставил? Он бы лучше сумел с пулеметом управиться.

Георгий помолчал немного, всматриваясь в безмолвную и пустую падь, и тихо проговорил:

- Не могу я, Костя, чужими жизнями распоряжаться, жила слаба. А с пулеметом я на финской хорошо познакомился.

Мы смотрели прямо перед собой и видели только скалистый выступ стены справа, падь, уходящую к подножию дальних холмов, да ясное, начинающее излучать жару небо. И вдруг в густой траве, как будто совсем недалеко, что-то сверкнуло, потом еще и еще: солнце высекало звезды даже из такой ничтожной вещи, как полицейская кокарда.

- Один, второй, третий, пятый, седьмой, - шепотом считал Георгий. Восемь... Хорошо бы никого не упустить, чтобы концы отсечь.

Вырастая из густой травы, появлялись головы, плечи, груди полицейских. Ослепленные солнцем, они прикрывали козырьком ладони глаза.

Мощный рокот потряс впадину, ударился об одну стену, о другую, смешался и снова ударился о стены. Эхо его покатилось по длинному естественному коридору, перевалило через стены, ограждавшие его, и понеслось по тихим лесистым холмам, млеющим под летним солнцем.

Полицейские - пожилые, плотные, разморенные подъемом люди - были повергнуты в траву бешеным огнем, хлынувшим на них из обломков самолета.

Тишина, свалившаяся на нас после многократного рокота, давила, казалась предательски опасной, и мы то напряженно вглядывались в траву перед собой, то торопливо озирались по сторонам, ожидая нападения. Полицейские не нападали, но беспокойство наше только увеличилось. Притаились, черти! Хотят выманить нас из-за обломков самолета. Не на простаков напали!

- Лежат они. Все лежат! - донесся сверху звонкий голос Яши. Парнишка ослушался приказа, не ушел в лес, а спрятался в камнях на самом краю обрыва.

- Ты будь наготове, - сказал я Георгию, - пойду посмотрю, не притворяются ли...

Полицейские не притворялись. Пули крупного калибра, рассчитанные на броню, оставили такие страшные следы, что даже на врага нельзя было смотреть без содрогания.

"Братья-кирпичники" вылезли из своего укрытия обрадованно-возбужденные. Мы поспешно собрали автоматы и карабины полицейских, сняли пулемет с самолетной турели и, набив карманы патронами, приготовились уходить.

Новозеландцы следили за нами недоуменными глазами. Наконец командир самолета, не выдержав, тронул меня за плечо:

- Зачем вам столько оружия?

Он смотрел то на меня, то на Устругова, признав в нем старшего. Тот, выслушав перевод, развел руками.

- Как зачем? Немцы вернутся сюда, чтобы отыскать вас и особенно тех, кто положил тут полицейских. Не можем же мы встретить их голыми руками.

Летчик обеспокоенно посмотрел в глаза Георгия.

- А они вернутся?

- Безусловно, вернутся.

- И когда?

- Этого я не знаю. Думаю, что через три-четыре дня. В ближайших городах немецких полицейских частей нет, а местных сил маловато, и их начальник едва ли решится самостоятельно сунуться в горы. Он доложит о том, что тут случилось, в Льеж, Льеж доложит в Брюссель. И пока Брюссель даст Льежу приказ послать подкрепление, пока подкрепление прибудет сюда, пройдет три-четыре дня.

- И вы... - летчик замялся. - И вы намерены драться с ними?

- Не знаю... Это зависит от того, сколько будет их. Справимся - будем драться, нет - уйдем в горы.

- Вы слишком много рискуете из-за нас, - тоном сожаления заметил командир самолета. - Сегодня сильно рисковали и опять готовитесь рисковать.

- А мы делаем это не столько из-за вас, сколько из-за себя, возразил Устругов. - У нас свой счет к ним есть. И очень большой счет.

Летчик наклонил согласно голову, показывая, что догадывался об этом, однако спросил:

- Кто вы?

Георгий озадаченно посмотрел на меня, на Деркача, на "братьев-кирпичников" и, подумав немного, назвал себя, меня, всех нас словом, о котором мы думали, но произнести не решались, да и не имели пока оснований называть себя этим словом: