Дорога без привалов - [11]

Это был последний день его фронтовой работы. Атаковав немецкие позиции, их рота залегла под огнем противника. Командир хотел броском вперед вывести бойцов из-под минометного обстрела, но кинжальный огонь с фланга загнал всех обратно, на исходные, в траншею. Телефонную линию перебило, помощи у артиллеристов просить было невозможно, а приданные роте две полковые пушки не могли подавить пулемет, потому что он находился за небольшим, но крутым бугром.

Можно было ждать: соседи помогут. Но законы войны неумолимы, и планы, рожденные в неусыпном бдении штабов, рассчитанные жестоко и точно, только тогда могут принести победу, когда их будут выполнять. Рота не имела права медлить, рота была обязана двигаться вперед.

Вот тогда Иван Дубов повернулся к командиру и сказал:

— Разрешите мне. Я его… прихлопну.

Командир внимательно посмотрел на Дубова, нахмурился и ничего не ответил. И вдруг Иван спохватился, что вызвался на рискованное, очень уж опасное дело, ему стало жалко своей жизни, замерло сердце, но в то же время он подумал про себя: «Трус ты. Ведь это нужно сделать. Решись. Страшно?..»

В это время вызвался еще кто-то из бойцов, за ним другой, и Дубову стало стыдно своего страха. Но страх от этого не прошел. И все же он сказал опять:

— Разрешите, товарищ старший лейтенант, мне.

Командир посмотрел ему в глаза тяжелым, напряженным взглядом и сказал:

— Ладно, Дубов, пойдете вы. — И пожал ему руку.

Дубов, пригнувшись, бежал по траншее. Потом он остановился, стал к стенке окопа, подпрыгнул, забросил ногу на край траншеи и, цепляясь за бруствер плечом, выбрался из окопа. В руках у него были винтовка и граната, ползти было неудобно, но он полз быстро. Несколько мин разорвалось вблизи. Один осколок прошил шинель и врезался в левый бок. Иван понял, что ранен, когда увидел широкое бурое пятно крови. И, увидев кровь, почувствовал слабость и головокружение.

Он подполз к бугру, отдышался и стал вползать вверх. Потом совсем близко он увидел пулемет, двух солдат около него и еще одного поодаль. Отодвинувшись немного назад, Дубов сорвал предохранительное кольцо и бросил гранату. Когда раздался взрыв, он вскочил, шагнул вперед и скатился вниз.

Один из гитлеровцев был живой и бросился на Дубова. Они стали драться. Фашист хотел ударить Ивана ножом, но Дубов, нагнувшись, перекрутил ему руку, вырвал нож и прикончил фашиста.

Иван хотел поднять с земли упавшую пилотку, как вдруг заметил группу немецких солдат, которые, выскочив из кустарника, бежали, он не понял — к нему или во фланг роты. Дубов схватился за пулемет и стал стрелять.

Глаза видели плохо, и Дубов не мог отличить камней и маленьких бугорков от залегших людей. Чтобы не ошибиться, он стрелял по тем и по другим. Его еще раз ранило, а гитлеровцы окружали огневую позицию, и Дубов, может быть, отполз бы обратно в траншею, но он знал, что тогда рота не сможет пойти вперед, а он пришел сюда и отдавал сейчас свою кровь и жизнь именно для этого — чтобы рота продвигалась вперед. Так было нужно. Для этого он и солдат, для этого все стали солдатами, и отступать нельзя.

Когда командир поднял роту и штыковым ударом смял и уничтожил гитлеровцев, товарищи нашли Дубова и оторвали его от ручек пулемета. Потом они передали его санитарам, и он попал в госпиталь. Раны зажили, но врачи все же решили, что Дубову нужно прервать военную службу, и дали ему долгосрочный отпуск.

Вот он приехал домой, теперь уже не солдат, а опять рабочий, токарь, и лишь боевой орден да, может быть, потертая форменная гимнастерка говорят людям о том, что ратный труд им познан. А подвиг… Он просто воевал, он вместе с другими выполнял долг гражданина и мужчины. Так было нужно. Так делали другие, и могут сделать остальные миллионы.

Как объяснить все это любопытным? Да и нужно ли объяснять?

Чуть улыбаясь, Дубов сказал Черенку:

— Фашистов побил — была у нас такая работенка: фашистов бить — вот и вручили награду. За добросовестность.

— Ну, из тебя, видно, ничего не вытянешь, — вздохнул Черенок. — Вот обожди, созовем собрание, придется тебе с трибуны, так сказать, поделиться с нами боевыми впечатлениями и фронтовым опытом.

— Это зачем? — недовольно спросил Дубов.

— А как же! Обязательно необходимо. Связь фронта с тылом, и наоборот. Массовая проработка фронтовых эпизодов мужества, воспитание героизма, и вообще… Да ты что, маленький, не понимаешь? Кстати, ты надолго? В отпуск, что ли?

— До лета.

— Чем думаешь заняться?

— А вот я и пришел…

— Работать? — обрадовался Черенок. — Вот это дело! Исключительно замечательно. Не хватает у нас токарей. И вообще…

С понедельника Иван Дубов вышел на работу. Когда он пришел в цех первый раз, все здесь показалось ему родным и знакомым, и он думал, что сразу же работа пойдет как и прежде. Но так не получалось. Что-то ему мешало.

Руки опытного токаря надолго привыкают к определенным движениям, у человека вырабатывается автоматизм; и сноровка, выработанная у Дубова раньше, сейчас обнаружилась снова. Детали, которые изготовлялись в цехе, были новы для Ивана, незнакомы, однако он быстро освоил несложный комплекс операций по их обработке. С товарищами по цеху он также сошелся быстро. В большинстве это были молоденькие ребята, совсем еще парнишки, зеленые, но трудолюбивые, серьезные и суровые. К Дубову они относились с уважением и робким, неназойливым любопытством… В общем дело шло хорошо, и все же Дубов чувствовал себя не в своей тарелке, что-то мешало ему, он никак не мог полностью и с душой войти в работу. Иван стал размышлять над этим.