Дорога - [13]

— Лучше я его возьму, — сказал Женя. Он положил автомат себе на колени и скоро задремал.

Стрелок, высокий с худощавым длинным лицом и большими овальными черными глазами влез на стол, укрепленный в центре кабины под пулеметной башенкой, взялся за ручки пулемета и сделал круг, пробуя, как ходит турель.

Подъехал грузовичок-заводилка. Один за другим зашумели моторы. Прыгая по снежным кочкам, самолет вырулил на старт. Моторы чуть затихли, потом заревели особенно сильно.

Самолет делает два круга над аэродромом. Повороты были крутые, и линия горизонта закатывалась куда-то совсем вверх. Потом земля снова спустилась вниз, под ноги, и самолет лег на курс.

…Сильный толчок, самолет бежит по земле и резко останавливается. Командир проходит мимо меня и обощряюще подмаргивает.

— Аэродром Хвойная. Самый опасный участок счастливо проскочили, дальше дорога будет совсем спокойная. Попутчикам нашим не повезло. На верхушках елок засели… Один только «мессер» из-за облаков выскочил, чесанул их и сразу спрятался.

Hа аэроддоме тихо, слышно, как побулькивает бензин, заливаемый в баки нашего самолета. Короткая пробежка, и мы снова в воздухе. По кабине проходит командир самолета. В руках у него большая пачка печенья «Арктика». Он вынимает две штуки и протягивает мне и Леночке. Аппетита совершенно нет, но я беру печенье и начинаю жевать, не торопясь.

Пейзаж внизу становится оживленнее. Заснеженные леса и редкая россыпь домиков сменяются частыми поселками, появляются заводские строения, железные дороги.

Толчок — и самолет катится по бетонипованной дорожке Центрального московокого аэропорта.

С трудом спускаюсь с Леночкой по алюминиевой лесенке и жалкий, дрожащий стою под крылом самолета.

Женя берет Леночку у меня из рук.

— Hу, герой, с грузом я уже распорядился, сейчас и тебя в гостиницу «Москва» отвезу.

Вечером мы сидели с Женей друг против друга в ресторане «Москва» за столиком, накрытым белой скатертью. Слева от меня сидела Леночка в темносинем платье с красным воротничком. Ее посадили на поставленную на стул скамеечку, и она теперь возвышалась над столом достаточно, чтобы самой ковырять ложечкой в тарелке. Ярко и ровно горели электрические люстры.

Я читал меню и подряд заказывал блюда. Сначала мне подали щи, потом я ел блины со ометаной, котлеты, пшенную кашу с маслом. Я плохо различал вкус поглощаемых кушаний, но я испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение oг самого процесса насыщения.

С трудом заставил я себя оторваться от еды. Я откинулся на стуле и вытаращенными глазами смотрел на Женю.

— Hу, как, друже, совсем отошел, — улыбался он, глядя на меня. — Кстати, что это за чернежи были у тебя в руках, когда ты тащился с саночками на завод?

Сердце мое быстро и болезненно забилось, словно какая-то пружина щелкнула в голове. Ресторанный зал померк и исчез.

— Погоди, — продолжал Женя, — сейчас я тебе отдам эти бумажки, я ведь их спрятал.

Женя, вытащил из внутреннего кармана кителя небольшую пачку бумаг и расправил их на столе. Бумага была линованная белая.

— Это не то, — возбужденно закричал я, — это не то.

— Действительно не тo, — согласился Женя и потрогал здоровой рукой подбородок, — ты уж прости, меня. Это мои бумаги, я их с собой с завода захватил. На аэродроме я заметил, что у меня еще почти килограмм хлеба остался. Это кронштадтский хлеб был. Я его завернул хорошенько в бумагу и отдал Труфанову, чтобы он с Лукичом и Ивановым поделился. Не увозить же хлеб из Ленинграда в Москву. Похоже, что я тогда перепутал и в твои чертежи хлеб завернул. Я припоминаю теперь, что бумага какая-то необычная была, очень плотная, тонкая, желтоватая немного.

— Женя, что ты наделал! Это было всё мое будущее!

Я пытался вспомнить хоть какие-нибудь детали прекрасного, насыщенного энергией мира, и не мог. Раздутый желудок оттягивал всю кровь от мозга. Я готов был заплакатьь. Всё пропало. Всплывали какие-то обрывки, какие-тo сбивчивые, спутанные образы.

Женя смотрел на меня и качал головой. Лучики улыбки расходились по его лицу от прищуренных глаз и растянутого рта. Он похлопал меня здоровой рукой по плечу.

— Идем на боковую, друже, утро вечера мудренее.

Ночыо я спал беспокойно — болели живот и ноги. Несколько раз я подымался и зажигал свет. Уже под самое утро я вдруг отчетливо увидел голубую дорогу, расцвеченную яркими оранжевыми полосами, обсаженную кудрявыми рощицами с блестящей лакированной зеленью. Я видел бесконечные вереницы разноцветных машин, катившихся бесшумно, точно капли по оконному стеклу, точно поток драгоценных камней по черному бархату.

Я подбежал к постели Жени и стал тормошить его.

Путаясь, сбиваясь, торопясь я стал рассказывать ему про чудесные дороги, что легли по всем континентам, про утопающие в зелени светлые дома, про бирюзовые экспрессы.

— Женя, милый Женя! Таков мир будущего, мир энергии. Реки электрической энергии текут над пестрыми дорогами. Это токи, токи высокой частоты. Это от них веет электромагнитный ветер, наполняющий своим дыханием тяговые моторы. Это великие силы индукции мчат по блестящей глади миллионы людей и нескончаемые потоки грузов.

— Hу, знааешь ли, это всё фантазия. Тебе было, тяжело итти, и вот ты в забытье и вообразил себя этаким древнегреческим богом Меркурием с крылатыми сандалиями на ногах. Нет, друже, времена семимильных сапог прошли.