Допрос - [2]

Что до Новикова, то у него была постоянная подруга, они встречались два года, уже год ей не изменял; а через год они собирались пожениться.

Будущую жену звали Лара. Лара была трезвым и спокойным существом, и к Лёше, кстати, относилась терпимо. Например, то, что старые друзья по выходным — с тех пор, как у обоих появились какие-никакие деньги — ходили в баню, пропадая на весь день, не вызывало её нареканий.

В общем, предположить было нечего.

— Может быть, мне кто-нибудь объяснит…? — спросил Новиков, чуть улыбаясь.

Тошнить его перестало, он почти успокоился.

Десять секунд ему никто не отвечал. Но так бывает иногда, что заданный вопрос не исчезает, а продолжает физически ощущаться, словно он завис в воздухе и неприятно зудит даже не в ухе, а где-то в области переносицы.

— Может быть кто-нибудь, — как будто с трудом произнёс сидевший впереди.

Доехали они быстро.

* * *

По коридору Новиков шёл, совсем уже освоившись. Думал он понятно что: сейчас всё выяснится. В течение пяти, ну, десяти минут. И они пойдут и выпьют с Лёшкой даже не по пиву, а по водочке. Чего это он, действительно, стал от водки отказываться.

Ничего плохого случиться не может, был уверен Новиков.

Тем более, что в коридоре сидели разнообразные посетители — правда, все достаточно насупленные и озабоченные, но не напуганные, нет… ну и вообще — когда рядом глубоко посторонние люди — это всегда обнадёживает. Посторонние люди не дадут свершиться ужасному злу, ведь всякое зверство стремится избегнуть свидетелей.

Прошли они, правда, чуть дальше по коридору, чем хотелось бы, а потом миновали крашенную голубым решётку, дверь которой первый из провожатых Новикова вскрыл при помощи пластиковой карточки. Замок приветливо попиликал.

«В любом случае, меня запомнили», — уговаривал себя Новиков, и даже оглянулся, чтоб напоследок встретиться с глазами с крайним, сидевшем в коридоре человеком.

Это был черноволосый мужчина с огромным животом — похожий на одного режиссёра, что в своё время снимал волшебные, полные светлой иронии киноленты, а потом, как водится, сошёл с ума и стал создавать что-то, напоминавшее старческие анализы: количество желчи, щёлочи, лейкоцитов, тромбоцитов, чего-то ещё там вечно шипело в пробирках, словно карбид в воде…

Мужчина как раз провожал Новикова взглядом — их глаза встретились. Новиков подмигнул, мужчина отвернулся.

Новикова весьма небрежно втолкнули в следующий коридорный отсек — и за спиной его с неприятным, но мягким звуком захлопнулась голубая решётка.

Кабинет, впрочем, располагался почти тут же, в двадцати метрах от решётки.

Новиков зашёл туда, следом один из оперов, другие будто растворились. На Новикова опер не смотрел, что настораживало, и даже раздражало. Зато на столах был очевидный беспорядок: бумаги, маркеры, календари, карандаши, всё вперемешку — и это снова успокоило Новикова. Вряд ли его будут бить в такой почти домашней обстановке.

— Садитесь, — сказал Новикову опер.

Слово «садитесь» он произнёс так, будто в нём было два длинных «с» и какой-то один, не очень приятный гласный призвук посередине.

И тем более, решил Новиков, его не будут бить потому, что в кабинете остался всего лишь один человек.

А Новиков без наручников.

А ведь он может оказать сопротивление. По крайней мере, он сам так себе сказал.

«Хотели бы применять насилие — осталось бы двое, и наручники бы надели», — совершенно деревянными словами и длинными предложениями, мысленно проговаривая их целиком, размышлял Новиков.

Как почти всякий не служивший в армии и не сидевший в тюрьме человек, он очень боялся физической боли.

Поверх бумаг на столе оперативника стояла пластиковая бутылка с газированной минеральной водой. Она была почти полна.

Присев на стол, опер бережно открыл её и отпил пол глотка. Потом старательно закрыл бутылку и, перехватив её поудобнее, очень сильно ударил Новикова по голове.

Ощущения были такие, словно новиковскую голову раздавили, как битое тёплое яйцо всмятку. Мозг потёк, весь рот наполнился липким и противным.

Едва придя в себя, Новиков что-то вскрикнул, взмахнул, защищаясь, рукой, и, кажется, опять попытался улыбнуться — ему всё казалось, что это шутка: бутылкой же бьют — не табуреткой, это почти забавно, только, как выяснилось, ужасно больно… — но опер снова изловчился и нанёс два удара по черепу, по уху, с разных сторон.

— Вас опознали, ублюдки! — заорал опер, — Опознали и тебя, и подельника! И орудие убийства нашли в мусорном баке в соседнем дворе! Всё есть! Осталось только твоё чистосердечное признание! Всё, блядина, приехал! Готов рассказывать?

— Чего? — едва выдохнул Новиков, потому что опер держал его за волосы и смотрел в упор, глаза в глаза — дышать на таком расстоянии значило бы оскорбить правоохранителя. — Что за чушь? — спросил Новиков одними губами.

— Чушь, блядь? — спросил опер, и дальше Новикову снова стало больно и страшно, и всё вокруг громыхало и подпрыгивало. Бутылка, наконец, вырвалась из рук опера… ударилась об стену, упала, пробка сбилась, раздался шип, полетели брызги… некоторое время бутылка крутилась на месте, как готовая взорваться мина.

Новиков осознал себя снова, когда лежал почему-то на животе, глядя в упор на бутылку, которая перестала крутиться, но продолжала шипеть, будто сдерживая злобу. Новикова приподняли за шиворот — теперь он сидел на полу, некрасиво выгнув ноги.