ДОПРОС. Пьеса для чтения - [3]

Как только громадная, двухстворчатая дубовая дверь распахнулась и в её проёме объявился хозяин здешних мест и окрестностей, сопровождающий тотчас вскакивает и вытягивается в струнку, едва не приложив правую руку к стриженому виску.　

Пожилая торопливо сунула «Новый мир» в сторонку и даже перевернула обратной стороной, хотя «Новый мир» во все времена был узнаваем не только по названию.　

Молоденькая смолкла на полуслове, клацнула трубкою о рычаг и с удивлённым обожанием воззрилась на шефа.　

— Кто это к нам забрёл? Рад, рад видеть нас в наших скромных пенатах! — широко расставив могучие руки, пошёл прямо на посетителя.　

«Посетитель» хмыкнул — можно подумать, что он прибыл сюда по своей воле — и стал медленно приподыматься со стула. Видно, что бадик ему сейчас был бы кстати.　

— Да уж, да уж. Здравствуйте.

— Здравия желаю. Не обессудьте, — прокурорские руки мягко, но крепко легли на плечи «гостя поневоле».　

Прокурор увлекает старика к себе, останавливая взглядом рыпнувшегося было следом сопровождающего.　

Молодая хватается за только что брошенную на рычаг телефонную трубку. Пожилая глубоко вздыхает.　

— Век бы вас не видать! — раздаётся в мгновенно опустившейся темноте зрительного зала внутренний голос поэта.

IV

Маленькая, опрятная комната в деревенском домике. Самое значительное в ней — кровать. Она занимает большую часть сцены и сама является как бы сценою. В комнатке производит такое же впечатление, какое производит непомерный живот у хрупкой беременной девочки. Тщательно и пышно, тоже по-деревенски, взбита и застелена. Горкою выстроены подушки в крахмальных наволочках, одетых в кружевные чепцы. На такой кровати можно блаженно расположиться и вдвоём, и даже втроем.　

Обеденный стол у окна. По сравнению с кроватью выглядит просто игрушечным. Застелен опрятной кремовой скатертью, в крошечной вазе — несколько поздних весенних цветов.　

Женщина постарше уже сидит за столом. Она выглядит за ним, как переросток за школьной партой. Видно, что на какое- то время она осталась в комнате одна и сейчас с любопытством озирается по сторонам. Она тут впервые. Взгляд её то и дело натыкается на постель. В одно из мгновений, пользуясь тем, что никто не видит, она даже маненько приподымается с венского стула, честно говоря, хлипковатого для её комплекции, и пытается зыркнуть-таки украдкою под низко застеленную узорчатым покрывалом кровать.

Но как раз в это время в комнату с веранды, служащую одновременно и кухней, входит Ольга. В руках у неё небольшой жостовский поднос, сервированный к чаю: фаянсовый дачный чайник с отбитым носиком, две чашечки с блюдцами, ваза с вишнёвым вареньем. Ольга замечает украдчивый взгляд своей нежданной гостьи и, не опуская подноса, спрашивает:　

— Неужели ты и впрямь думаешь, что я его прячу?　

Гостья ничего не отвечает, но видно, что она смущена, на лице её появляется слабая краска.　

Ольга, напротив, справилась с собой и начинает разливать чай.　

— Где же он может быть? — гостья крепко сдавливает ладонями виски. — Я всю округу обошла, все его тропки, все закоулки.　

Ольга пока не садится и смотрит в окно, за которым мельтешат уже набухающие почками ветви.　

— В магазине была? — негромко, но деловито спрашивает она.

— Была, — не отнимая ладоней от висков, отзывается гостья. — Машка сказала, что не заходил.　

А потом вдруг вскидывает, как на мосту, голову, и шёпотом, в упор, спрашивает:　

— Кто у него тут ещё, кроме тебя, есть?　

Теперь приходит черед краснеть Ольге.　

— Не говори глупостей, Зинаида. Кроме меня у него вообще никого нету!　

С вызовом. И тут же садится за стол, подвигая женщине чай и вазу с вареньем.　

— Эх Ольга, Ольга, не клевал тебя жареный петух в задницу, — насмешливо отвечает на вызов собеседница. — Да и его ты не знаешь: никогда в жизни не ездил он на одной кобылке.

— Напрасно оскорбляешь меня в моём же доме. Забыла, что я четыре года в ватных штанах сахарницу парила? — поэтому она у меня и целее, чем у тебя! При желании могу просто взять тебя за шкирман!　

— Тво-о-о-й д о-о-о-м? Да тут всё, до последней твоей подстилки, — опять бросает взгляд на кровать — куплено моими слезами! — Зинаида отталкивает чай, расплёскивая его по подносу. — Я знаю, куда идут его гонорары — он, дурень, всегда разбазаривал их на шалашовок — по всем лагерям рассылает. Знаю, кто и как устроил тебя в «Худлит»! Он же обменял тебя на Нобелевскую премию! Может, ты считаешь это равноценным обменом?

— Да! — твёрдо говорит Ольга. — Хотя я, в отличие от тебя, убеждала его получить её. А ты — струхнула.

— Тоже мне целка, — на удивление беззлобно констатирует Зинаида и подвигает к себе чай. — Давай, а то остынет. Куда же он запропастился? Чует моё сердце — тут что-то нечисто...　

Ольга напрягается — можно подумать, что только у Зинаиды «чувствительное» сердце, но вовремя сдерживается.　

— А не могли его похитить?

— Похитить? — переспрашивает ошарашенная Зинаида. — Да у него и денег при себе нету...　

— Как будто похищают исключительно с деньгами или из-за денег.　

— Я не о тех похитителях веду речь...

— Тебе виднее, — выразительно произносит Зинаида.　

Но Ольга, замкнувшись, пропускает колкость мимо ушей.