Донские рассказы. Судьба человека. Они сражались за Родину - [110]

— Понемногу лезешь в гору. Молодчина, Игнаша! Давно ты в комсомоле?

— С двадцатого года.

— Очевидно, и член партии?

— Кандидат.

— Та-а-ак…

Ушаков достал папиросы и, поглядывая на девочку, которую мать укладывала спать, предложил:

— Пойдем на площадку, покурим.

— Пойдем, брат, пойдем. Ах, как я рад, что мы встретились! Я сам себе не верю, честное слово…

Моряк шумно захохотал и дружески похлопал Ушакова по плечу. Тот поморщился и пошел к выходу. На площадке закурили. Сделав одну затяжку, Ушаков спросил, не глядя на брата:

— Ты служил в контрразведке у белых?

Моряк делано захохотал и обнял Ушакова за плечи:

— Что это? Допрос?

— Ответь, я спрашиваю.

— Изволь… Служил.

— Сейчас ты под своей фамилией живешь?

— Нет!

Помолчали.

— Где ты сейчас служишь? Во флоте?

— Видишь ли… Я служил в торговом флоте, работал в порту. Так сказать, сухопутный моряк. По некоторым причинам пришлось уехать с юга. Но почему ты об этом спрашиваешь?

— Потому, что тебя разыскивает ГПУ.

— Вот как?!

— Да, брат, так.

— Что же они ищут по пустому следу? Ведь я не был на родине восемь лет.

— Просто справлялись, не был ли ты за эти года дома. Спрашивали об этом у меня. Я не знал, что ты служил в контрразведке. Одно время у нас ходили такие слухи, что ты был убит в бою под Великокняжеской. Это в начале восемнадцатого года, когда ты ушел с Добровольческой армией. Тебя все считали покойником до тех пор, пока ГПУ не открыло, что ты герой контрразведки, так сказать, искоренитель крамолы.

Ушаков едко улыбнулся и посмотрел на брата в упор. Тот, попыхивая дымком папиросы, смотрел в окно.

Узкие черные глаза смотрели строго, а по-казенному сжатые губы чему-то чуть приметно улыбались.

— Скажи, каким ты образом попал в контрразведку? Что тебя понудило? Я слышал, что ты в слободе Макеевке перевешал чуть ли не двадцать человек, заподозренных в сношениях с большевиками. Правда это?

Побарабанив по стеклу пальцами, осторожно, словно ощупью подыскивая нужные слова, моряк заговорил:

— Если хочешь, выслушай… К концу семнадцатого года у меня не было никаких политических взглядов и убеждений. Я был таким, какими были тысячи полуинтеллигентных людей: не нравились мне большевики, не нравились и белые. С германского фронта я попал с эшелоном солдат своей дивизии в Ростов-на-Дону, оттуда поехал к товарищу в Новочеркасск и там вступил в Добровольческую армию. Это получилось как-то против моей воли. Просто был патриотический подъем, и я под влиянием этого подъема пошел с Корниловым… Под Великокняжеской я был ранен, попал в тыл, отлеживался в госпитале. Когда я выздоровел, мне предложили работать в контрразведке. Но это неправда, это ложь, что я активно боролся с большевиками. Я был пешкой… Мною двигали силы сверху… И неправда также, что я в Макеевке вешал мужиков. Вешали их казаки, а я никакой роли в этом не играл… Ну, дальше совсем обычная история: в конце концов я изверился в правоте дела защитников единой, неделимой. Я увидел всю грязь и решил порвать с прошлым. Когда белые уходили из Крыма, я остался. Я не мог открыть свою фамилию, иначе меня расстреляли бы… Поэтому я скрыл свое прошлое; в то горячее время это было нетрудно сделать. После этого я стал работать в порту, где встретился с милой, славной девушкой, на которой и женился. Как видишь, сейчас у меня ребенок, я счастлив, живу трудовой жизнью, и хотя я беспартийный, но всей душой сочувствую вашим идеям…

Моряк блеснул на Ушакова налитым слезою глазом и продолжал:

— Прошлое меня тяготит… Я надеюсь, ты мне веришь? Я навсегда покончил со своим прошлым и честным трудом стараюсь искупить свою вину… Я думаю, что ты окажешь мне братскую услугу и не станешь об этом больше вспоминать.

— Ты ошибаешься, — сказал Ушаков и нервно мотнул головой, — я должен заявить о тебе.

— Словом, ты хочешь меня предать?

— Не говори громких фраз. Я должен сделать то, что на моем месте сделал бы любой честный человек.

— У меня жена и ребенок…

— Это не имеет отношения к твоей прошлой деятельности.

— Игнаша! Помнишь, как мы росли вместе? Я был старше тебя, и твоя мама поручила мне следить за тобой… Помнишь, как мы, бывало, бегали в степь разорять гнезда скворцов? Ты был такой сердечный, мягкотелый, плакал, когда я доставал птенчиков… Теперь не то. Я вижу, у тебя хватит смелости разорить человеческое гнездо и оставить моего ребенка сиротой. Ну, что ж? Ладно… На следующей станции можешь заявить в ГПУ. — Он замолчал на несколько секунд, а потом снова начал: — Но ведь ты понимаешь… о боже!.. Ведь у меня ребенок… Ведь он умрет с голоду, если меня…

Моряк закрыл лицо ладонью и задрожал.

Ушаков, чувствуя приступ непрошеной жалости и слез, быстро прошел в вагон и сел у окна. «Так ли я поступаю? Быть может, он правда изменился?..»

Он искоса взглянул на разметавшуюся во сне девочку.

«Вот он, живой упрек будет. О черт, как все это гнусно!.. Умолчать разве?»

Через минуту в купе вошел брат. Не взглянув на Ушакова, он стал собирать вещи, потом нагнулся над спящей девочкой и тихонько погладил ее по головке. Ушаков отвернулся. Моряк, обратившись к нему спиной, совал в карманы своего белого кителя какие-то бумаги.