Донос - [27]

Передачи – «дачки» – доходили до камеры, как правило, не полностью, кое-что исчезало по пути доставки. А вот из «ларька» в основном приходило все, что заявлено было, почти без потерь.

У каждого заключенного в камере был свой день передачи, поэтому «дачки» поступали практически ежедневно. Каждый имел право на три передачи в месяц. Одна неделя выпадала и именно на эту неделю заказывался ларек.

Варили в камере сами. В нашей камере Андрей не доверял эту процедуру никому, варил сам и надо сказать, что готовил еду он классно, все у него получалось вкусно, есть было одно удовольствие, особенно в тюремной камере, где недоедание и чувство голода – нормальное состояние.

Ели по очереди. Вначале за стол садилась основная четверка – постоянные «жильцы» камеры. Альберт за старшего, затем Володя, Андрей и я. Альберт уже знал и сообщил всем, что я в камере постоянный «жилец» – у них там свои источники информации.

Ели не торопясь и плотно, но с оглядкой – надо оставить и тем, кто еще ждет. Первым прекращал есть Альберт, он просто клал ложку и вылазил из-за стола. Это было сигналом – шабаш, пусть поедят другие.

Ели все, кто был в камере, получал ли дачку, или нет. Это в камере было законом. Я, например, в первую неделю отсидки не получал никаких посылок – дочери не давали моего «адреса», передачи не принимали. Пока-то она обратилась к следователю, написала заявление высокому начальству, пока-то это заявление рассмотрели и следователь дал свое разрешение – всё это время я ел чужие харчи, но ни разу не услышал упрека, не увидел косого взгляда.

Когда приходил с допросов, а каждый допрос это не просто нервотрепка, это нервное истощение, приходил я темнее тучи, да к тому же еще и голодный, но не есть хотелось, хотелось прилечь куда-нибудь, забыться, уснуть.

Ко мне подсаживался Андрей, не спрашивал ни о чем, хлопал тихонько по плечу, говорил проникновенно:

– Ничего, ничего, Саныч, держись. Это только начало. Дальше будет еще хуже. Ты попал в такое место, где лучше тебе не будет. Так что береги силы. Успокойся, поешь, попей чайку. И постарайся уснуть. Сон в камере – благо.

– Есть не буду. Просто не могу. А чаю, спасибо, выпью. С хлебом. – Напряжение начинает спадать. Постепенно таешь и умом, и душой. Но есть чужое я все же стеснялся.

– Давай, давай, попей чаю и отдохни. Потом я тебе открою рыбную консерву. Чтобы мозги укрепились. А пока, на-ка вот чаю, покрепче, попей.

– Спасибо, ребята, в долгу не останусь.

– А вот это ты брось. Ты в камере. У нас все свои, все наши. Живи без оглядки. А главное – без подглядки.

Первую передачу я получил через две недели после поступления «на хату», а с начала «отсидки» это был тридцать пятый день. Дочь, наконец разыскала меня, разузнала тюремные порядки и сумела передать первую посылку. Да какую! В ней – и самое необходимое, и лакомства, разносолы домашние, деликатес.

– Ну, Саныч, знай мы про такую «дачку» – мы бы тебя еще дней десять кормили. Вот уж поистине у тебя дочь – кормилица!

Света открыла мне в тюремной бухгалтерии специальный счет, перевела туда приличную сумму – теперь я смело мог смотреть в глаза сокамерникам – у меня были «дачки» не хуже других, у меня был «ларек». Хоть и в тюрьме, но жить стало спокойнее. И полегче.

Но, повторяю – дачки никто не сравнивал, никто ничего не подсчитывал. Получил – хорошо. Много и разнообразно – еще лучше. Мало – что ж, кто сколько может. Не получил ничего – не расстраивайся, и это в наших условиях бывает. Все мы здесь на равных, все мы здесь живем вниманием и заботой близких.

И их возможностями.

* * *

Высокое начальство спохватилось на организации сельского хозяйства, агротехники работать некому, нет на селе специалистов. Лозунг «Кадры решают все» пришел и на Уральское село.

Сельсовет принимает «важное» решение – направить председателя колхоза «Заря Коммунизма», Александра Петровича, в город Курган, в сельхозтехникум, учиться сельскому хозяйству, учиться тому, как управлять колхозом, как поднять деревню.

Было отцу тогда уже за тридцать, семья, пятеро детей. Но что делать, решение принято, надо ехать. Хотя и хлопотное это дело – переезд основательный, за 400 километров, в незнакомый город, все хозяйство в мешках, дети мал-мала меньше, младшая дочь только родилась, на руках, грудная.

Провожали нас всем селом. Родственники довезли до Челябинска, на трех пароконных подводах. До вокзала. Там расположились довольно обширным табором на привокзальной площади, в районе трамвайного кольца. Мужики ушли насчет билетов – места нужны были спальные, до Кургана ехать всю ночь, детей хорошо бы уложить спать, иначе возни с ними не оберешься.

Мать с бабами принялась перебирать вещи. Всяких мешков, баулов, тюков набралось большое количество, надо бы уплотниться, уменьшить количество мест. Отдельно завернутое одеялами большое, на всю деревенскую стену, зеркало. Мать никак не хотела расстаться с ним, оставить кому в деревне, нет, забрала с собой свое ценное сокровище. Его аккуратно уложили на скамейку у трамвайной остановки – не дай бог раздавить, или чтоб треснуло. Рядом на скамейку посадили меня, трехлетнего пацана: «Смотри тут, сиди на месте, никуда не бегай. Поглядывай, чтоб на зеркало никто не сел».