Донос мертвеца - [13]

А поутру они вставали,

Кругом примятая трава.

Да не одна трава примята,

Помята молодость моя!

Звонкий голос, разорвавший тишину совсем рядом, едва не оглушил собеседников. Купец от неожиданности пригнулся, да и сам Зализа, уже успевший познакомиться с голоском иноземной девицы, тоже вздрогнул.

— Что это? — ошарашено поинтересовался торговый гость.

— Девки балуются, — небрежно отмахнулся опричник. — Про купца Баженова к тебе, Кондрат Васильевич, вестей не доходило?

— Ну как же не доходило! — всплеснул руками гость. — Илья Анисимович немалую артель людей мастеровых с собою увел, скобяного товара скупил несчитано, одних гвоздей два бочонка, да камни мельничные, да сало и жернова. Зерна еще взял полсотни кулев, и хряков много живьем. Сказывают, намедни еще уходить собирался.

— Странно, почто же я его не встретил? — удивился опричник.

— Может, разминулись? Может, он не ввечеру, а поутру отправился?

— Тогда могли и разминуться, — признал Зализа.

— Вы, Семен Прокофьевич, — осторожно поинтересовался купец, — вниз по Луге, смотрю, рать ведете?

— Ни к чему это, — покачал головой опричник. — Луга река спокойная, на ней отродясь ничего не случалось. Просто на смотр поместное ополчение собрал, благо место здесь удобное.

Торговый гость вежливо кивал, но в глазах его затаилось недоверие — незнамо ему, что ли, как смотры проводятся? Уходить ради этого в леса вовсе ни к чему.

— Я вблизи в круг встану, Семен Прокофьевич, — оставив при себе сомнения, испросился купец. — Рядом с ратью ночевать завсегда сподручнее.

Тут ночную темень опять разорвал девичий голос, заставив Кондрат Васильевича испуганно пригнуться и несколько раз перекреститься:

— Свят, свят…

Ой, полна, полна коробушка,

Есть и ситцы и парча.

Пожалей, моя зазнобушка,

Молодецкого плеча!

Похоже, Юле удалось-таки переломить упрямство певицы и заставить ее продемонстрировать свои возможности. Говорить что-либо теперь оказалось невозможно, и Зализа выразил свое согласие простым кивком. Купец торопливо направился к саням.

Выйди, выйди в рожь высокую!

Там до ночки погожу,

А завижу черноокую —

Все товары разложу.

Чистый, звонкий и насыщенный голос перекрывал все звуки, раскатываясь на десятки верст в стороны, и далеко в Раглицах не успевший прикрыть сарай мужик удивленно поднял голову, не понимая, откуда доносится девичий голосок, а деревенские собаки откликнулись дружным лаем.

* * *

Утро началось со звонкой песни горна. На этот раз он нисколько не хрипел — похоже, отогрелся за ночь у костра. Кавалер Иван стремительно поднялся, передернул плечами, прикрытыми толстой шерстяной рубахой, легко выдохнул — изо рта вырвалось облачко пара. Холодно. Хотя, конечно — высокая жаровня за ночь выгорела полностью, а снаружи разводить костры близко к стенам палатки нельзя, загорятся.

Откинулся полог, внутрь устремились орденские сервы, знающие, что командующий армией всегда встает вместе с сигналом трубача. Следом вошел его оруженосец, Курт де Леке, мальчишка из семьи бедного австрийского дворянина, рассчитывающий честной службой заслужить-таки право вступить в Орден.

— Ночью в лагере ничего не случилось, мой господин, — поклонился Курт.

«Хитры пути твои, Господи…» — подумал рыцарь, глядя на оруженосца и покачивая головой.

Де Леке по возрасту отставал от него всего на год, но кавалер Иван был крестоносцем, значимым человеком, властителем, а де Леке — всего лишь оруженосцем, которых принято считать чуть ли не детьми. Паж происходил из древнего дворянского рода — а его господин ни разу не произнес вслух своей фамилии, и жестоко рубился на мечах с одним нахальным бароном, рискнувшим сделать это в его присутствии. Даже обращение «мой господин» появилось из необходимости как-то обходить этот странный момент. И тем не менее, родовитый, пусть и бедный, дворянин носит потасканную кирасу, взятую из пыльной оружейной комнаты Ордена, и держит в руках покрытый тонкой чеканкой и позолотой нагрудный доспех с большим орлом, выгравированным в самом центре. Доспех, предназначенный не для него, а для сына поварихи, которому подчиняются бароны и графы, крестоносцы, простые ливонские рыцари.

А все потому, что помощник Великого Магистра Ливонского Ордена Готард Кетлер оказался излишне честным человеком. Он сохранил католическую веру тогда, когда больше половины рыцарей перекинулись к учению Лютера; он сохранил целибат в то время, как все вокруг рвали свои клятвы и брали жен; он сохранил верность единственной женщине, простой горожанке тогда, когда даже те, кто по своей воле захотел вступить в брак, не помнили имен всех своих дам, а возле каждого орденского замка уже скоро сто лет, как пристраиваются дома терпимости. И в конце концов — он не отказался от собственного сына, в то время как это делал хоть раз в жизни каждый мужчина.

Только благодаря честности крестоносца мальчик по имени Иван смог вырасти в достаточно зажиточном доме, получить отличное воспитание в Кельнском университете, а вернувшись назад — вопреки всем существующим правилам и законам, стал рыцарем Ливонского Ордена. И не просто рыцарем: он смог, где с помощью отца, где своей волей, получить золото и набрать армию для похода в русские земли, дабы подтвердить свое право на звания и регалии, полученные с помощью всем известного, но так и не поделившегося своим именем родителя.