Донор для покойника - [26]

— ТЫ Ж… ДОБРЫЙ ДОКТОР? — Оно прохрипело ему это в самое ухо.

— Н-нет!.. Нет! — заплакал Маркевич. — Я… Я плохой… я очень плохой…

Оно отпустило его плечо.

И Маркевич услышал, как Гость… идет!

Облегченно вздохнув, он продолжал смотреть в пол скляниючимы глазами.

И только напуган скрип форточки нарушал тишину…

раздел 4 за чертой

Смерть, наступала, Герман воспринял как подарок-увольнения.

Страха не было.

Все пережитое за последние дни отнеслось куда темноту прошлого, не оставляя ни боли утраты, ни сожаления… ничего. Картина собственной смерти, множество вариантов которой Герман рисовал в своем воображении, совсем не походила на то, что происходило с ним сейчас.

Он просто закрыл глаза, ожидая развязки.

ТЫ — НА ГРАНИ

Он слышал, как лопаются, словно пузыре в кипящей смоле, набухшие сосуды и вены все тело ад невыносимо. Очага пульсирующей боли перемещались от конечностей к груди, спины и лица, а затем возвращались назад, захватывая новые участки. Это продолжалось до тех пор, пока все тело стало напоминать кусок агонизирующего мяса, погруженного в кислоту.

Боль казался невероятным, шокирующим — выдержать такое пытки в обычном состоянии было бы невозможно, — но Герман воспринимал события отчужденно, как наблюдатель, следящий за подзорную трубу за развлечениями средневековой инквизиции, когда и поджаривает на костре мученика, извивается, как червь.

Затем в его ощущениях что-то изменилось.

Конец?

Или…

ТЫ переступил черту, Герман

ТЫ — ЗА НЕЙ

Герман внезапно понял, что боль куда-то исчезает. Через некоторое время он неожиданно осознал, что продолжает… жить…

Боль заменило некое онемение, что создавало ощущение подвешенности в НИГДЕ.

Наконец Герман открыл глаза и увидел, что до сих пор лежит на полу гостиной. Сквозь шторы в комнату уже проникали первые нерешительные лучи солнца.

Из кухни слышался звук воды, лилась в раковину; очевидно, с вечера кран остался незакрытым. В гостиной горела люстра. Все выглядело слишком обыденно: хозяева очень торопились на вечернее поезд и забыли закрыть краны и выключить свет.

Герман пошевелился — сжал ладонь в кулак. Это удалось на удивление легко. Насколько он мог судить, мышцы сокращались нормально. Одновременно он отметил, что полностью лишен чувства прикосновения.

Герман взялся рассматривать руку — она ​​имела странный, несколько гротескный вид: напоминала надутый резиновую перчатку и по размерам была вдвое больше. Кожа натянулась, как барабан, и покрылась расплывчатым узором красно-сине-лиловых пятен.

Невероятно: он оставался ЖИВЫМ!

Пытаясь убедиться в реальности происходящего, Герман, трудно вставая, сел. Боли не чувствовал, точнее, не чувствовал абсолютно ничего, словно его тело было накачанное новокаином.

Но тут что-то невыносимо кратко его череп. Герман захрипел, к горлу подкатил огромный клубок мучительной тошноты, что, казалось, поднималась из бездонных глубин его собственного тела.

Приступ напоминал тот, что схватил его в машине памятной ночи Похоронного Турне…

Через несколько секунд Герман снова пpoвaлился в черную пропасть…

* * *

Что-то надоедливыми жужжало у самого уха.

Герман открыл глаза. В комнате еще горел свет, за окном — тьма…

Сколько он был без сознания?..

Пятнадцать-двадцать больших мух с зелеными блестящими брюшками кружили над его головой, как крошечные бомбардировщики. Герман неуклюже махнул рукой, чтобы их отогнать. Однако мухи не собирались его покидать и продолжали роиться над головой, не решаясь сесть, словно что-то в нем и привлекало их, и пугало одновременно.

Подняться на ноги удалось легче, чем он ожидал Впрочем, Герман сразу чуть не растянулся судьбы, как человек, впервые встала на коньки. Он вовсе не чувствовал своего тела. Оно вроде бы превратилось в человекоподобного робота-андроида, что потерял управление.

А вообще, Герман чувствовал себя на удивление сносно. По крайней мере физически.

Он сделал два неуверенные шаги, словно учился ходить. Растерянный взгляд упал на часы. Была почти пять утра — он пролежал без сознания около двадцати часов!

Затем его глаза медленно скользнули телом… Зрелище было жутким.

Господи…

Но после секунды колебаний Герман снова взглянул на свою обнаженную плоть. Затем направился в ванную, где висело большое зеркало.

Увидев себя в зеркале, Герман громко застонал.

А потом его губы, как у надувного клоуна, растянулись в широченной улыбке.

раздел 5 Гера (II)

Занятия в школе начинались в половине девятого, поэтому, когда Гера ровно в восемь стоял на пороге квартиры Алекса, времени было достаточно, чтобы средним темпом успеть к звонка на первый урок.

Двери открыл отец Алекса:

— А, это ты, Геро.

Тот поздоровался.

— Заходи. Саша уже почти собрался.

— Угу! — послышалось из туалета. — Уже… м почти!..

— Привет, — улыбнулся Гера. — Смотри, а не прилипнет!

Отец и мать Алекса, что вынесла в коридор рабочий портфель мужа, рассмеялись.

— Вот-вот, — улыбаясь, подтвердила она. — А оба опоздаете в школу.

— Скажи мне, Геро, — сказал отец Алекса, поправляя галстук перед зеркалом в коридоре и через него же пристально глядя на друга своего сына. — Скажи, только честно: вы часто с ним играете сигаретами?

Гера совсем не ожидал такого прямого вопроса и растерялся.