Дон Жуан, или Жизнь Байрона - [142]

Для Трилони и для самого себя Байрон заказал «два шлема гомеровских размеров, похожие на те, что в шестой книге Илиады напугали ребенка Астианакса. Под высоким согнутым пером красовался его собственный герб и девиз Crede Byron. Все это укреплялось на голове громадным ремнем самого угрожающего вида». Но Трилони, приехав, отказался надеть эту штуку, и каски остались в Генуе.

* * *

13 июля 1823 года все были на борту. Байрон, несмотря на свое суеверие, все же согласился ехать в пятницу, 13-го числа. Он вез с собой, кроме Трилони, Бруно и Гамба, восьмерых слуг, среди которых были Флетчер и Тита, лошадей, оружие, амуницию, две маленькие пушки и пятьдесят тысяч испанских долларов. Солнце жгло, воздух был так неподвижен, что невозможно было сняться с якоря. К вечеру Байрон сошел на берег и, усевшись под деревом, пообедал сыром и фруктами. Наконец около полуночи поднялся ветер. «Геркулес» плохо держался в море. Лошади, испуганные бурей, сломали загородку. Пришлось снова вернуться в порт. Байрон сказал, что дурное начало нужно считать счастливым предзнаменованием, но сам все же призадумался. Своему банкиру Барри он признался, что был почти готов отказаться от поездки. «Но Хобхауз и другие будут смеяться надо мной». Ему захотелось еще раз побывать на Каса-Салюццо, и, войдя туда, он сказал Гамба: «Что-то с нами будет через год?» Он попросил оставить его одного и в глубокой задумчивости провел несколько часов в пустых комнатах.

Чувства у него были смешанные. Он хотел покинуть этот дом (счастья в нем не было) и жалел его. Он боялся грусти о том, что уже прошло. Иногда воображал себе, какова станет жизнь после успеха в Греции. Прошлое окупится победой. Аннабелла простит, но чаще он думал о предсказании миссис Вильямс. Он действительно думал, что идет навстречу смерти.

Если бы еще он мог относиться к себе серьезно и думать, что эта смерть будет смертью героя, — это бы поддержало, но его ужасная ирония обращалась против него самого. Он говорил леди Блессингтон: «Мои глаза никогда не открываются на безумие поступков, на которые меня толкает страсть, до тех пор, пока я не зайду так далеко, что уже нет возможности отступить с честью. И тут рассудок выступает не вовремя и прогоняет энтузиазм, который увлекал меня на это и который мне так необходим, чтобы идти дальше. И тогда этот же самый путь становится тяжелым. Я не могу больше разогреть свое воображение, хотя бы от этого зависела жизнь, и положение вызывает у меня же в уме комические соображения. Если я переживу эту кампанию (а это великое «если» в истории моей жизни), я напишу две поэмы или песни на этот сюжет — одну эпическую, а другую шуточную, где уж не пощажу никого, а себя меньше всех…»

К вечеру он отправился в город, принял горячую ванну и вернулся на борт «Геркулеса». Наконец поднялся попутный ветер. Экспедиция остановилась в Ливорно; там Байрона встретила приятная неожиданность — стихи Гёте, в которых тот выражал ему свое восхищение, кроме того, один из первых экземпляров «Мемуаров с острова св. Елены», посланные Августой, что стало, разумеется, его излюбленным чтением. На борту он был приятным и веселым спутником. Боксировал с Трилони, фехтовал с Гамба, обедал в одиночестве сыром, огурцами и сидром, стрелял из пистолета по чайкам, плавал, когда не было ветра, играл с собаками и шутил с капитаном «Геркулеса», опытным моряком, но пьяницей.

Этот капитан Скотт подружился с Флетчером, и как-то раз, когда названные два героя сидели и попивали грог, Байрон услышал их разговор.

— И зачем, — спрашивал капитан Скотт, — ваш хозяин отправляется в эту дикарскую страну?

Флетчер сам не раз задавал себе тот же вопрос.

— Там сплошные скалы да бандиты, — говорил он, — а живут они в дырах и вылезают оттуда на манер лисиц. И у всех у них громадные ружья, пистолеты и ножи. — У Флетчера остались самые дурные воспоминания о Греции и греках, он был туркофил. — Турки — единственные приличные люди в этой стране. А ежели они уйдут, то эта Греция будет сущий дом сумасшедших, которых выпустили на волю… Там и живут-то только блохи, мухи да бандиты. А зачем милорд туда едет? Один Господь Бог это ведает, а никак не я.

И в этот миг, заметив, что хозяин его слушает, добавил:

— И господин мой не может отрицать, что говорю я сущую правду.

— Нет, — ответил Байрон, — это правда для тех, кто смотрит на мир свиными глазками и ничего другого увидеть не может.

* * *

Было решено, что раньше, чем поехать в Грецию, где сумятица, царившая между партиями, не позволяла выбрать место для высадки, они остановятся на Ионийских островах и там подождут более точных сведений, с которыми должен был явиться Блэкьер. Группа семи островов находилась под английским протекторатом; это была нейтральная зона, но нейтралитет был благожелательным для Байрона. Сперва они было выбрали Зант, но один англичанин, встретившийся им во время пути, посоветовал Кефалинию; английским резидентом там был полковник Нэпир, замечательный человек и большой друг греков. 1 августа «Геркулес» вошел в главный порт Кефалинии — Аргостоли. Здесь Байрона ждало большое разочарование: Блэкьер за пятнадцать дней до его прибытия уехал в Англию, не оставив никаких сообщений. Поистине, эти люди из английского комитета вели себя с несносной небрежностью! Они заставили его покинуть дом, работу, любовницу, а теперь оставили на незнакомом острове — без указаний, объяснений, без определенной цели.