Дон Жуан - [21]

Что касается женщины в Сеуте, Дон Жуан едва ли сказал больше того, чем как проходило их первое и окончательное противоборство друг с другом вдали от людских глаз. Она не шла за ним ни после праздника, ни после еще какого-либо сборища, удаляясь подальше от толпы. Она с самого начала была там, перед заминированной и опутанной в несколько рядов колючей проволокой пограничной полосой, которая, однако, не могла воспрепятствовать тому, чтобы народы близлежащей марокканской и расположенной чуть дальше мавританской пустыни могли контрабандой перебираться через находящийся во владении Испании порт Сеута на другой берег Средиземного моря, в обетованную Европу. Это происходило здесь, за цитаделью, непосредственно у него за спиной. Женщина шла за ним по плотно утрамбованной песчаной полосе, преследуя его, как, по-видимому, преследуют обычно на улицах мужчины женщин, правда ни разу не сделав вида, что идет за ним случайно или просто находится в пути, направляясь к своей цели. Ее целью был он. И потому она не пряталась, сколько бы раз он ни оборачивался, ни за кустами, ни за руинами — не прятала себя, не опускала глаз и плеч, не сгибалась корпусом, а шла за ним широким, размашистым шагом, уперев руки в боки, гордо подняв голову и неотступно направив свой взгляд прямо на него. Время от времени она бросала в него камешки или пустые ракушки, служившие раньше домиком для улиток. На каком-то отрезке пути она вдруг исчезла, что было очень кстати. Дон Жуан лег на голую землю на живот и заснул, а когда проснулся, увидел в свете пограничных огней, без конца вспыхивавших бесшумно и ярко, что женщина описывает круги вокруг того места, где он лежит. Мало того, рассказывал он: круги все больше сужались, и, наконец, женщина, подобрав платье, перешагнула через него, лежащего, и при этом не только один раз, а еще и еще, вперед и назад, не произнося ни слова и вдобавок босая. И только тут Дон Жуан заметил, что молодая женщина беременна, и притом не первый день.

Но намного дольше задержался он с совсем другой женщиной в Сеуте, той, с которой у него, как он сразу ясно выразился, вообще ничего не было. Она подсела к нему, держа под руку его слугу, утром следующего дня в баре на паромной станции для переправы на ту сторону, в порт Альхесирас. Она сама назвала себя бродяжкой и завоевательницей, и он только приблизительно обрисовал мне, каких таких небылиц эта бродячая завоевательница мужских сердец не наговорила ему при той встрече о себе.

Однажды она стала, сказала она, королевой красоты в этом анклаве. И, очевидно, было это не так давно, но, тем не менее, никто, кроме нее, не помнил тут об этом. На первый взгляд она казалась бесформенной — Дон Жуан, как известно, избегал таких слов, как «толстая» или «жирная»; зная о своей бесформенности, она вела себя вызывающе, выставляла ее напоказ, и поэтому неудивительно, что его слуга, а это было очевидно, связался с ней: с дежурным для него выражением отвращения и симпатии на лице он поглядывал сбоку на женщину, пока та рассказывала о себе его господину. Правда, к его позе примешивалось на сей раз нечто третье, что-то вроде смиренной униженности, а отвращение было скорее наигранным, симпатия же, напротив, рабски покорной. Ясно было также, что не она сидела рядом с ним, а, наоборот, он, мужчина, сидел подле нее — рядом с ней, терпеливо, как тот, кто составляет временно ей, женщине, компанию.

Она уже с давних пор — ребенком, что ли? — да, возможно, еще ребенком, хотела отомстить другому полу. Не было никакой причины для мести, ни малейшей. Ее не изнасиловал ни отец, ни дед, ни дядя, и ее не обманул и не бросил ни один любовник. Но очень рано случилось в ее жизни такое, что один из сверстников не уделил ей должного внимания, даже не заметил ее, проходя мимо, хотя с самого начала было почти невозможно не заметить ее, — этого оказалось достаточно, и она тут же решила сделать ответный ход: горе тебе, я отомщу! Значит, месть! Сказано — сделано; и это еще в детском возрасте. Заманив его в свои сети, она устроила ему ловушку, вынудив действовать предельно активно, раскрыться и разоткровенничаться перед ней, а потом как ни в чем не бывало, будто ничего и не было (а ведь и в самом деле ничего не было, совсем ничего, один только обман да кокетство), дала ему ни с того ни с сего отставку, отправила, что называется, «отдыхать», причем на виду у других, по возможности, в присутствии мужчин, из которых один намечался уже как новый избранник и должен был стать следующей жертвой ее операции «месть», — и так далее вплоть до сегодняшнего дня. Как с малолетними школьниками тогда, околдованными ею до беспамятства, вырванными из круга ровесников и не сумевшими потом найти себе место в мужском сообществе, так хотела она поступать и сейчас: мстить взрослым мужчинам, которые изо дня в день западали на нее, вступали с ней в связь, а она потом бесцеремонно вышвыривала их, заставляя чувствовать себя смертельно оскорбленными в своем мужском достоинстве, от чего они не в силах были избавиться в дальнейшем. То, что после встречи с ней мужчина больше не понимал, мужик он или баба, в этом и заключалась ее месть. И для нее, рассказывала она Дон Жуану, главным была даже не сама месть, а ее мания к этому, ее неутолимая жажда и страсть. И эта ее страсть, неотделимая от любовной похоти, мгновенно вспыхивала в момент совокупления с мужчиной, и она тут же получала удовлетворение. А тогда — вон его из себя. И она не давала мужчине насладиться, успеть заметить ее оргазм. Для него еще ничего не свершилось, совсем ничего. Для него, кому она казалась райской птичкой — не женщина, а мечта, — это было суровым отрезвлением, полным крахом его мужских грез. «Я был как одержимый. Меня словно бес попутал. Я чуть с ума не спятил».