Дон Жуан - [13]

Каким же благодатным и благотворным оказался длительный период странствий в одиночку — без дружбы, без вражды. Он никому не причинил зла. Никому ничего не обещал. Никому ничего не был должен. Но сейчас пробил час долга. Ему предстояло ранить, а может, даже — уничтожить. Дон Жуан осознавал, что, связывая себя с этой женщиной, он, скорее всего, наживет врага (и под этим он подразумевал не только жениха, или отца невесты, или ее брата), он видел в перспективе себя, по крайней мере, ту свою часть, которая окажется ему враждебной и даже хладнокровно станет его самым злейшим врагом. Как быть? Если он уклонится — будет считать себя лжецом и обманщиком, свяжется с нею — обречет ее на горькую участь, это он твердо знал, ибо она неизбежно окажется покинутой им и превратится в мстительницу, возможно, правда, только в мыслях, поскольку на таком далеком расстоянии реально лишь это. Как хорошо и спокойно ему было, пока он был один, и в то же время как тревожно — какая пошлость, ей-богу, до смешного. Ну ладно, пусть будет, что будет. Ясно только одно: если он сейчас уклонится от встречи с той, которая так его хочет, это будет означать бросить ее совершенно неподобающим образом — трусливо и позорно, что для него неприемлемо.

На пороге дома, где праздновали свадьбу, Дон Жуан тщательно почистил листиком единственного растущего во дворе дерева туфли. Вытер пучком дикого тимьяна руки. Открыл и закрыл глаза несколько раз подряд, поморгав ими, похлопал себя ритмично по щекам, как это делали в старых фильмах герои при нанесении на лицо туалетной воды после бритья. Внутри дома опять заиграла умолкшая на время музыка, но вместо того, чтобы закружиться со всеми в танце, он, стоя на одной ноге, посмотрел через плечо на небо, открывшее ему сейчас как никогда свои безмерные просторы и тут же напомнившее ему об умершем ребенке, отчего сердце его болезненно сжалось. Каким щедрым, каким безмерным и необъятным может предстать небо, если взглянуть на него в определенный момент жизни, — нет более объемного и всеохватного пространства. Так, закроем на этом для начала дверь в прошлое. Чем-то это напоминает ощущение сапожника, когда тот входит с яркого света в мрачную мастерскую, зная, что это на целый день. Или рудокопа, спускающегося в штольню и тоже знающего, что отнюдь не на одну только эту смену, — так Дон Жуан шагнул через порог трехмерного замкнутого пространства, туда, где в самом разгаре был свадебный пир; во всяком случае, при рассказе ему пришли на ум именно эти сравнения.

До этого момента он, кроме невесты, видел в зале многое другое. Например, как его слуга заигрывает с самой что ни на есть отменной уродкой из всех присутствующих дам и одаривает ее улыбками, словно красавицу из красавиц. Как, прежде всего, молодые люди без конца подходят к открытому окну и сплевывают туда, в сторону Кавказа, словно таков древний свадебный обряд. Как батюшка из соседней деревни, проделавший пешком длинный путь по холмам и каменистым тропам, пришел на праздник, задрав выше колен измазанные глиной и желтой пыльцой дрока длинные полы своей черной рясы, и, еще стоя в дверях, поднял правую руку и сотворил в воздухе крест — пальцы по горизонтали, пальцы по вертикали, — благословляя всех присутствующих, при этом его загорелое лицо, без капелек пота, светилось, а изо рта торчало что-то продолговатое, очень узкое и светлое, немного заостренное, оказалось, зубочистка. Как свадебные гости, включая хилых стариков и детей — если они вообще здесь присутствовали, — вставали при очередном тосте, кто как мог, и уважительно внимали словам тамады, произносимым в честь кого-то или чего-то, и какая стояла тишина при каждом из этих затяжных тостов.

Сейчас же для него не существовало никого, кроме этой чужой женщины. Жениха рядом с ней для него теперь как не было, самое большее, он воспринимался им как неясный силуэт, нет, даже не как силуэт, а только как часть его — плечо в виде белой рубашки да усы. Одним словом, он уже вообще был не в счет. Как кто-то, кого легко можно заменить другим, даже не дублер и не запасной игрок — в подлежащей разрешению задаче величина, которой можно пренебречь. А задача была, где в расчет брались два участника — Дон Жуан и она, невеста вон там. Что еще за невеста? Не было там больше невесты, только женщина. И она, как, впрочем, и все другие женщины, которые в течение этой недели, да и вообще в любое время прежде и потом становились его женщинами, была, само собой разумеется, писаной красавицей.

Дальше он повел рассказ о том, как, остановившись в дверях, увидел ее так близко и так крупно, словно глядел в телескоп, и так отчетливо и резко, как если бы в центр фокуса попала только одна эта сладкая вишенка, заполнившая собой подобно яркой полной луне на ночном небосводе весь объектив, не оставив ни следа, ни полосочки от черноты ночи. И уже не нужно было, чтобы она еще раз специально взглянула на него: взмахни она второй раз ресницами, и вся перспектива предстоящей встречи мгновенно потеряла бы для него всякую ценность, ибо сама поставленная задача и была высшей ценностью, оказавшись в данный момент важнее всего на свете.