Дон Жуан - [42]

Моей Гюльбеи лик вообразить!

132

Прекрасный гнев тигрицы разъяренной

И львицы, у которой взяли львят,

Сравню ли с гневом женщины влюбленной,

Когда ее утешить не хотят!

И это гнев, по-моему, законный:

Не все ль равно — что потерять ребят,

Что потерять желанное мгновенье,

Когда возможно их возникновенье.

133

Любовь к потомству всех страстей сильней,

Извечный сей инстинкт непобедим,

Тигрица, утка, заяц, воробей

Не подпускают к отпрыскам своим.

Мы сами за вознёю малышей

То с гордостью, то с нежностью следим.

Коль результат могуч, всесилен даже,

То мощь первопричины какова же?

134

Не пламенем зажглись глаза Гюльбеи

Они горели пламенем всегда

Ее румянец сделался живее,

А ласковость исчезла без следа.

Впервые в жизни совладала с нею

Упрямой воли дерзкая узда!

А взнузданная женщина — о боже!

На что она способна и похожа!

135

Одно мгновенье гнев ее пылал

(Не то она погибла бы от жара!),

Так ад перед поэтом возникал

В жестокой буре дымного пожара;

Так разбивались у могучих скал

Прибоя озверелые удары!

В ней было все — движенья и глаза

Как бурная, мятежная гроза!

136

Да что гроза! Свирепый ураган,

Сметающий убогие преграды,

Неистово ревущий океан,

Стремительная сила водопада,

Песчаный смерч, пронзительный буран

Вот гнев ее! Она была бы рада

Весь этот непокорный гадкий мир

«Убить, убить, убить!» — как старый Лир!

137

Но эта буря, как любые грозы,

Промчалась, и за нею, как всегда,

Явился ливень — яростные слезы,

Плотину прососавшая вода!

Ей сердце жгли бессильные угрозы

Раскаянья, досады и стыда;

Но людям в столь высоком положенье

Порой небесполезно униженье.

138

Оно их учит — пусть любой ценой,

Что люди все в известной мере братья,

И что из глины сделано одной

Все — и горшки и вазы — без изъятья,

Что от страданий в жизни сей земной

Не защищает никакое платье,

И это все способно, может быть,

В них наконец раздумье заронять.

139

Она Жуана думала лишить

Сначала головы, потом — вниманья,

Потом его хотела пристыдить,

Потом — его склонить на состраданье,

Хотела негра — евнуха избить,

Хотела заколоться в назиданье,

А разрешилась эта тьма угроз,

Как водится, ручьями горьких слез.

140

Как я уже сказал, она хотела

Немедля заколоться, но кинжал

Был тут же, под рукой — и злому делу

Такой «удобный случай» помешал!

Жуана заколоть она жалела

Он сердце ей по-прежнему смущал;

Притом она отлично понимала,

Что этим ничего не достигала.

141

Жуан смутился; он уж был готов

К жестокой пытке колеса и дыбы,

Ему уж представлялся дым костров,

И когти льва, и зубы хищной рыбы;

Ни плаха, ни смола, ни пасти псов

Сломить его упорство не могли бы:

Он умер бы — и больше ничего;

Но просто слезы — тронули его.

142

Как смелость Боба Эйкра в страшный час,

Жуана целомудрие мелело:

Он упрекал себя за свой отказ

И думал, как поправить это дело,

Так мучится раскаяньем не раз

Отшельника мятущееся тело,

Так милая вдова во цвете лет

Клянет напрасной верности обет.

143

Он лепетать уж начал объясненья,

Смущенно повторяя наугад

Все лучшие признанья и сравненья,

Которые поэты нам твердят.

(Так Каслрей в минуты вдохновенья

Красноречиво врет — и все молчат!)

Жуан уж был не прочь и от объятий,

Но тут вошел Баба — весьма некстати!

144

«Подруга солнца и сестра луны!

Сказал он. — Повелительница света!

Твоим очам миры подчинены,

Твоя улыбка радует планеты!

Как первый луч живительной весны,

Тебе я возвещаю час рассвета!

Внемли, и возликуй, и будь горда:

За мною Солнце следует сюда».

145

«Ах, боже мой! — воскликнула Гюльбея.

Оно могло бы утром заглянуть!

Ко мне, комета старая! Скорее

Бели звездам составить Млечный Путь

Да прикажи держаться поскромнее!

Ты, христианка, спрячься как-нибудь!»

Но тут ее слова прервали клики:

«Султан идет! Султан идет великий!»

146

Сперва явился дев прелестный рой,

Затем султана евнухи цветные;

Как на параде, замыкали строй

Их пышные кафтаны расписные.

Он обставлял торжественно порой

Такие посещения ночные:

Гордился он четвертою женой

И угождать старался ей одной.

147

Он был мужчина видный и суровый:

Чалма до носа, борода до глаз;

Он ловко спасся из тюрьмы дворцовой

И брата удавил в удобный час.

Он был монарх не слишком образцовый,

Но плоховаты все они у нас:

Один лишь Солиман — могучий воин

Быть славой рода своего достоин.

148

Ходил он честно, как велел алла,

В мечеть молиться в дни богослуженья

Визирю он доверил все дела,

Не проявляя к ним большого рвенья,

А жизнь его домашняя текла

Легко: он управлял без затрудненья

Четверкой жен и нежных дев толпой,

Как наш король — супругою одной.

149

И если даже что-нибудь бывало

Никто узнать подробности не мог;

Невозмутимо море принимало

Таинственно завязанный мешок!

Общественное мнение молчало:

Ни толков, ни догадок, ни тревог

В нем возбудить газеты не могли бы;

Мораль цвела — и… процветали рыбы.

150

Он видел лично, что кругла луна,

И убедился, что земля — квадратна,

Поскольку всюду плоская она

(Что каждому мыслителю понятно!).

Его весьма обширная страна

Ему была покорна, вероятно.

Лишь изредка гяуры и паши

Тревожили покой его души!

151

Когда же распря грозно разгоралась,

Всех дипломатов — даже и пашей

Сажали в башни; подразумевалось,

Что эта свора, не нося мечей,

Науськиваньем грязным занималась

И ложью про врагов и про друзей

Депеши начиняла — очень тонкой,

Нимало не рискуя бороденкой.