Дон Корлеоне и все-все-все - [25]

Муссолини, который отродясь антисемитом не был, — почти пять тысяч, то есть 10% от всей итальянской диаспоры, состоявших в Фашистской партии евреев тому свидетельством, — мгновенно вспоминает старый навык переобувания на ходу.

— Что ты, Ади! Один четыре восемь восемь! Но негров мы своих не бросим. Они мне дороги как память. А евреи… Евреев я уже в молодости… гхм… отлюбил.

Хорошо, что Скайп тогда ещё не изобрели и один великий диктатор не увидел, как другой великий диктатор смущённо краснеет, вспомнив прелестный в любую погоду балабановский носик с горбинкой.

— Смотри у меня! Nicht Juden! Через год приеду — проверю!

Вот как было отказать такому человеку?..

К визиту, впрочем, управиться не успели. Гитлер посетил Италию в мае 1939 года, а расовые законы появились только в сентябре. Они устанавливали запрет на смешанные браки, запреты на профессии и занятие должностей, лишение итальянского гражданства евреев, получивших его после 1919 года и тому подобное. Однако, по сравнению с тем, что творилось в Германии, — это была относительно мягкая разновидность расизма. Большая часть «расово чистых» итальянцев откровенно не поняла, с какого это перепугу от них вдруг потребовалось евреев ненавидеть.

— Хорошо, дорогой Бенито, — сказала нация, — раз уж ты так настаиваешь — мы сейчас дружно покричим «бей жидов, спасай Италию!» Но и не более того.

Подавшись формально в антисемиты, граждане евреям сочувствовали и оказывали поддержку, чиновники помогали эмигрировать в безопасные страны, что на официальном уровне вполне поощрялось, а армейские офицеры отказывались передавать в руки немцев не только «своих» итальянских евреев, но, уже позднее, — и проживавших на занятых итальянскими войсками территориях евреев «чужих». И не случись Республика Салó, — большой крови, возможно, удалось бы избежать. Однако она случилась. Увы. Но об этом мы поговорим в следующей главе.

Как бы там ни было, в целом Гитлер остался удовлетворён. А чтобы не выглядеть в его глазах слабаком и тряпкой, — Муссолини оккупировал Албанию. Благо она и так уже много лет находилась под итальянским протекторатом и достаточно было лишь перевести ситуацию из режима де-факто в де-юре.

В мае 1939 года взаимная симпатия диктаторов получила юридическое оформление, превратившись в крепкий неравный брак по расчёту. Италия и Германия подписали Стальной пакт, предусматривающий, когда начнётся, взаимную военную помощь. Вот только это самое «когда начнётся» они, как выяснилось, понимали по-разному.

Муссолини говорил Гитлеру, что это для него первый раз, просил быть нежным и не торопиться, дав ему ещё как минимум года три на подготовку. Гитлер рассеянно покивал, сказал: «ага-ага…» — но уже 1 сентября того же года резким и сильным ударом вонзил жезл танковых колонн в Польшу. Вскрикнув от боли и огорчения, Бенито заявил, что пока, пожалуй, воздержится от продолжения. Почти год Муссолини проплакал на плече у европейских родственников Черчилля и Рейно, заокеанского дядюшки Рузвельта и семейного священника Пия XII, которые хором убеждали его бросить жестокосердного партнёра.

Может даже и уговорили бы, но к маю 1940 года Гитлер развивает головокружительные военные успехи, заставляя Муссолини всерьёз опасаться, что всё успеет закончиться без него. И, переобуваясь в прыжке ещё раз, — Бенито вскакивает на подножку уходящего, по его мнению, поезда.

10 июня 1940 года Италия объявляет войну Франции и Великобритании.

Впервые в жизни, пожалуй, Бенито ошибся с переобувкой. Эти сапоги оказались не по размеру.

Италия была не готова к войне не только чисто технически. Дело в том, что Муссолини достался совершенно неподходящий для этого народ.

Если инженер говорит: «Эту гайку следует закрутить на три оборота!» — немецкий рабочий так и сделает. Итальянский же — поинтересуется: «А зачем? Давайте обсудим!»

Если полицейский говорит: «Здесь парковаться нельзя!» — немецкий водитель просто переставит машину. Итальянский же — спросит: «А почему? Давайте обсудим!»

Если офицер приказывает: «Стреляй в того парня, который отличается от тебя лишь формой другого цвета!..» Ну, вы поняли.

Маршировать по площадям и кричать «слава Дуче!», ощущая себя римским легионером, было весело, прикольно и ни к чему не обязывало. Гнить же в окопах… Почему?.. Зачем?..

Нет, не поймите неправильно. Итальянцы вовсе не трусы. В том случае, если речь идёт о защите своей семьи, своего города или своей страны. Причём — строго в указанном порядке. Когда чуть позднее война пришла в их дома, оккупанты — несколько забегая вперёд, в роли оккупантов к тому моменту уже выступали немцы — встретили массовое и ожесточённое партизанское сопротивление, до последнего патрона и капли крови. По той простой причине, что ответ на вопрос «зачем?» был более чем очевиден. Но вот если интересы правительства твоей страны начинают напрямую угрожать благополучию твоей семьи, — с какой стати эти интересы отстаивать? Да, возможно, это и недостаточно патриотично. А возможно, — и есть высшая форма патриотизма. Кто знает.

Короче, войска в бой, мягко говоря, не рвались. От полной катастрофы в первые же месяцы войны Муссолини спасло лишь то, что французы оказались ещё менее бравыми вояками. Уже через две недели после вступления Италии в войну Франция подписывает перемирие, читай: сдаётся. Не итальянцам, а немцам, разумеется.