Дон-Кихот с `ядерным` чемоданчиком - [27]

—Да, наверно сильно тебе от нее досталось, — сочувственно закивал Кира, — мне вот тоже часто от наших достается, слабый я. И толстый.

Последние слова он произнес с болью в голосе. Глеб остановился и пристально посмотрел на него. Кира действительно был уж чересчур упитанный.

—А ты здесь из-за чего? — резко спросил он. От этого вопроса Кира заметно погрустнел.

—Я давно здесь, уже четвертый месяц, говорят у меня маниакально-депресивный психоз, но я не верю. Истерики у меня конечно часто случаются, но это из-за того, что ребята лезут. А так я нормальный, — он посмотрел на апельсиновые корки у себя на коленях и тоже запихнул их в карман пижамы, и сразу же спохватился, вскочив с кровати, — знаешь, пойду я. А то медсестра встанет, ругаться начнет, что я до подъема здесь хожу. Ты вот знаешь еще что, с врачами не спорь, и главное не скандаль, когда домой сильно захочется. Аминазин вколют или в четвертое положат, а там под сетку.

—Как это под сетку? — спросил Глеб, ему стало интересно расспрашивать Киру, это отвлекало от навязчивых мыслей о Нелеве и бункере.

—А так, кладут на кровать, а поверх сетку железную пристегивают, чтобы встать не мог, так и лежишь, как моллюск в ракушке, — охотно объяснил Кира.

—Это тебя чтоли так клали? — удивился Глеб.

—Нет, в четвертом я не был, ребята рассказывали, которых оттуда к нам перевели, — Кира тяжело вздохнул, — мне только аминазин кололи, когда я кричать стал, чтобы меня родители домой забрали. Скверно себя после него чувствуешь, вроде и не спишь, но и нормально думать не можешь. Лежишь как неживой.

—Понятно, — кивнул Глеб и поблагодарил нового знакомого, — спасибо, это я учту.

—Ладно, пока, — Кира встал с кровати и подошел к двери, — скоро подъем. Спасибо за фрукты.

—Еще увидимся, ты заходи если что, — ответил Глеб.

—Вряд ли смогу, медсестры не разрешают в изоляторы заходить, но я постараюсь, — пообещал он на прощание, открывая дверь маленькой «отмычкой» похожей на ключ. Кира вышел и осторожно до щелчка замка прикрыл за собой дверь.

Глеб посидел минуту на кровати размышляя об услышанном, а потом лег и закрылся одеялом чуть ли не с головой. «Ну вот Нелева, знаешь ли ты что я в дурдоме? Вряд ли. Небось сидишь дома и с подругами перезваниваешься, или по улицам компанией гуляете. Хотя сейчас утро и ты наверно еще спишь, а может ты встаешь рано и уже собираешься в школу. М-да, вот и поиграли в атомную войну. А ведь ты мне немного нравилась или много…, слишком много…», — думал он, ненависть прошла уступив место обиде и горечи, и Глеб сам не заметил как снова заснул. Второй раз за утро он проснулся после того как его окликнула по имени медсестра, принесшая завтрак. Глеб еще не полностью проснувшись, тем не менее с аппетитом поел и заметил, что таблеток, обычно даваемых ему с завтраком, обедом или ужином, на этот раз ему не принесли. Лишь только дали какую-то половинку совсем маленькой таблетки. Но и ее Глеб не стал пить, лишь сделал вид, что проглотил лекарство, а когда медсестра ушла выплюнул на ладонь и закинул подальше за батарею. «Не, спать я больше не хочу», — решил он про себя. После завтрака Глеб решил почитать и начал рыться в тумбочке, но как на зло попадались книги, которые он недавно читал. И перечитывать их не хотелось. Наверно родители собирали его вещи в спешке и впопыхах взяли с книжной полки в комнате первые, что подвернулись под руку. Вдруг щелкнул замок, дверь быстро открылась и в палату прошмыгнул Кира.

—Вот, — он быстро протянул Глебу несколько газет, — все что смог найти в отделении. Почитай, там про тебя написано, — он сунул растерявшемуся Глебу газеты в руки и так же быстро исчез, закрыв за собой дверь. В пачке газет Глеба заинтересовала прежде всего «Пионерская правда», которую он как любой другой пионер, в обязательном порядке выписывал, но почти никогда не читал. На первой полосе красовалась его школьная прошлогодняя фотография, на которой он беззаботно улыбался. Глебу было немного странно видеть свою фотографию в газете. От этого веяло какой-то нереальностью, вроде ты изображен, а вроде понимаешь, что такого быть не может. Он ведь простой школьник, не победитель городских олимпиад и не пионерский активист. «Странно, если бы не чувствовал себя нормально, решил бы что у меня галлюцинация или сон», — подумал Глеб. Заголовок над фотографией гласил: «Фейверк технически одаренного школьника чуть не привел к серьезным последствиям». Далее следовал пространный текст, из которого следовало, что за технически одаренными детьми должен быть контроль и руководство взрослых, иначе не избежать трагедии. События, произошедшие с Глебом трактовались довольно оригинально. Якобы он сделал большую ракету-фейверк, занимаясь в техническом кружке, и запустил ее к окончанию школьной четверти. Вообще о самой ракете, бункере и Глебе в статье конкретных фактов почти не приводилось или они обходились стороной. В основном шли рассуждения о путях научно-технического прогресса и роли подрастающего поколения в нем. «Да уж, — грустно усмехнулся Глеб про себя, — такой фейверк мог получиться, после которого из зрителей мало кто бы остался в живых». В остальных газетах было написано то же самое, менялись только стиль и фразы. Глеб и раньше знал, что в газетах часто печатают неправду, но когда так пишут о тебе — становиться очень неприятно. «Уж лучше бы написали правду, что я псих и хотел начать ядерную войну, и то не так было бы обидно. А то: „в школе Глеб Брусникин хорошо учился и его все любили“. И ктож это меня там любил? Все в основном прикалывались и смеялись. Особенно Нелева. Да и учился я не очень — хорошист, это верно, но не отличник же». Глеб с отвращением отбросил газеты. «Напишут всякое…, нет на „Пионерку“ я больше не подпишусь. Пусть другие это читают, а с меня хватит. Благо, классная руководительница теперь, когда я здесь, не проверит, подписан на „Пионерку“ или нет. А проверит — плевать. Я уже ничего не боюсь, — тут мысли Глеба пошли в иное русло, он оценивающе взглянул на потолок, стены и закрытую дверь, — интересно, а что мне за это все будет? Ничего я не взорвал, в смысле не разрушил, вроде никто не ранен и тем более не убит. В газетах про меня хорошо пишут, хоть и врут. Ну родители конечно отругают, это и ежу понятно. Из школы могут исключить? Нет, не исключат. Нельзя исключить просто так, нужно другую школу найти. Тогда зимой помню услышал как директриса жаловалась на одного хулигана из старших классов, ничего с ним сделать не могли. Как там она говорила завучу? Исключить, то есть перевести в другую школу, или спецшколу для трудных можно в трех случаях: либо учишься на одни двойки, либо прогуливаешь занятия, либо совершил серьезное преступление. Но я не прогуливал уроки, учусь, вернее учился нормально, а если бы речь шла о преступлении, то в газетах про меня бы по другому писали. Могут правда на учет в милицию поставить, но это не страшно. Переживу. Теперь вопрос: как мне отсюда скорее выбраться? С головой вроде прояснилось, хотя это еще не факт. Ну ничего, здесь подлечат, тогда выпишут, надо Киру побольше расспросить, что здесь и как. Скучно так лежать одному, лучше бы в общую палату перевели». Глеб на всякий случай убрал в тумбочку газеты. «Так, сегодня наверно предстоит долгий разговор с врачами. Надо убедить их, что мне намного лучше, но сделать это не споря с ними. Кира говорил, что спорить нельзя. Вот только что мне им сказать? — размышлял он, глядя в потолок, — о Нелевой я им не скажу. Все-таки, не хочу, чтобы у нее были из-за меня неприятности. Вредина она, но я так же поступать с ней не могу. И вообще это личное дело, мое и ее, других оно не касается. Ладно, скажу им „правду, только правду, но не всю правду“, так отец вроде Рузвельта цитировал. Но плохо то что я не все помню, некоторые вещи кажутся вроде как были, а вроде нет». Глеб не ошибся, спрятав газеты, через несколько минут в его палату вошел врач, Лев Павлович. Он как обычно приветливо улыбнулся Глебу, взял стул, сел напротив него и спросил: