Дон Иван - [7]
– Эра. Доволен?
– Красивое имя. А сама хоть красивая?
– Да.
– Чем занимается?
– Кровопусканием.
– Врач?
– Больная.
– А ты ее, значит, лечил?
– Так, что сам заразился.
– Надеюсь, в метафорическом смысле?
– В смысле заткнись и смотри на дорогу.
– Лихо закручен сюжет!
– Не сюжет, а дерьмо. Слушай, давай помолчим.
– Без проблем.
– Я тебе галстук привез. А Маринке тарелку.
– Без проблем.
– А какие проблемы?
– Никаких. Все стабильно. Мне – галстук, а Маре – тарелку.
– Хочешь сказать, повторяюсь?
– Скорее зубришь наизусть.
– Извини.
– Нет проблем.
– Мы что, уже в пробке?
– Не хами! Мы в Москве.
– Хреново у вас тут.
– Хреново.
– Зато снег настоящий.
– У нас все настоящее – пробки, снег, тоска, геморрой…
– И друзья.
– Те везде настоящие.
– Но не везде без проблем.
– И какой извлекаем отсюда урок?
Извечная присказка Германа. Терпеть ее не могу. За ней обязательно следует глубокомысленный вывод, знаменующий безжалостный приговор. А чего еще ждать от лучшего друга?
Однажды он взялся выпытывать, какой из романов моих мне самому по душе. Я честно признался: тот, который еще не писал.
– Ну и что за урок мы можем отсюда извлечь? – полюбопытствовал Герман у Германа и, пораскинув мозгами, ответил: – Ты пишешь совсем не о том, о чем хочешь читать. Оттого я тебя не читаю.
Мои книги он только просматривает – чтобы лишний раз убедиться: особо вникать в них не стоит.
– Слишком ты в них башковитый, какой-то недобрый, хромой.
– С чего вдруг хромой?
– А едва ковыляешь. Уронит кто мяч на страницу, припустить за ним ты не сможешь. Нет, серьезно: в книгах ты древний старик, причем злой. Причем злишься на то, что еще молодой. Вывод? Один из вас – это ошибка другого.
– Всякий из нас – ошибка кого-то другого.
– И какой извлекаем урок?
– Чем меньше рожаешь, тем ниже процент совершенных ошибок.
– Это вывод урода. А вот тебе правильный вывод: пиши так, чтоб хотелось прочесть самому.
– Я так и пишу. И так и читаю.
– Тогда без проблем. А почему ты в романах такой холостой? Марка вчера одолела твою последнюю книгу. Утверждает, что в ней ты себя переплюнул: не роман – мемуары вдовца.
Когда он меня достает, я дергаю Герку за бороду. Он этого страшно не любит.
– Дам сейчас в морду.
Звучит очень смешно – сколько бы раз ни звучало: Герман мне дышит в пупок, да и то, коли встанет на цыпочки, а весит не больше, чем пара моих кулаков. К тому же дружок мой категорически не одобряет рукоприкладства – настолько, что падает в обморок, не дожидаясь свидания с плюхой. Вид насилия провоцирует в нем пароксизмальную тахикардию и депрессивный психоз – нормальная, в общем, реакция, если учесть, что милосердие мы исповедуем дольше, чем пользуемся носовым платком.
Нормальная-то нормальная, да не для нормальных людей. Оттого-то Германа и принимают за ненормального. Я же его полагаю святым, а несогласным со мною делаю больно. Тем самым вступаю в противоречие со своими возвышенными воззрениями. Ничего не попишешь! Человек слаб, даже когда он силен. Возможно, тогда он слабее всего: ничто не толкает к насилию так, как избыточность собственной силы.
Печально, конечно, но мне за свою драчливую слабость постоять всегда в удовольствие. Пусть добро мое будет и впредь с кулаками, я лично не против. А вот Герку это расстраивает. Он убежден, что всякая драка серьезно травмирует душу: «Нельзя просто так человека ударить и думать, что ты не попал в человека в себе. Вот какой урок не мешает извлечь!»
Мне тут похвастаться нечем: я его извлекаю со скрипом.
Между тем для меня чудак Герман совсем не чудак. По мне, именно он воплощает собой новый виток развития человеческой расы, научившейся передавать гуманизм по наследству – не как доктрину или догмат, а как болячки или безумие – на генетическом уровне. Ибо их с Маринкой детишки такие же агнцы: этим тоже сподручнее рухнуть без чувств, чем осрамить свои чувства враждебностью к ближнему.
В отличие от них, для меня все ближние – дальние, кроме Светки (жены), Арчи (пса), Герки (друга) да тройки его гуманоидов.
За вычетом пса, все они храбрецы.
В сравнении с Германом я, например, настоящая баба. Одна война – рисковать своей шкурой, и другая – тем, что под ней. Пока я разбираюсь с себе подобными, Герман ни много ни мало сражается с нашим природным уделом – под водой, над водой, под землей, над землей, в воздухе и без воздуха. Среди его увлечений нет ничего, что не было б мне ненавистно: дайвинг, гонки на скутерах, рафтинг, диггерство, ралли в пустыне, прыжки с парашютом, погружение на океанскую глубину – все это мне отвратительно, как бутерброд с червяками. Как отвратительна зависть к тому, для кого испытания эти лишь развлечение.
Хуже! Они для него что-то вроде служения правде о том, кто мы есть, когда не боимся себя (главный враг всех святых – гравитация).
– Человек всегда больше, чем думает. И больше, чем даже готов о себе намечтать. Да и чего зря мечтать? Мечта – это жалость к себе и к тому, что тебе недодали. Удобнее делать себя из того, что в тебе. Скажи себе да – и ты уцелел. Повторяй это да, даже если весь мир кричит тебе нет, и ты победил. Отринь навсегда суету этих «нет» – и ты вырос над ними, как великан.
«Венок на могилу ветра» — вторая книга писателя из Владикавказа. Его первый роман — «Реквием по живущему» — выходил на русском и немецком языках, имел широкую прессу как в России, так и за рубежом. Каждый найдет в этой многослойной книге свое: здесь и убийство, и похищение, и насилие, и любовь, и жизнь отщепенцев в диких горах, но вместе с тем — и глубокое раздумье о природе человека, о чуде жизни и силе страсти. Мастерская, остросовременная, подлинно интеллектуальная и экзистенциальная проза Черчесова пронизана неповторимым ритмом и создана из плоти и крови.
«Настоящий интеллектуальный роман. Сказал бы „западный“, кабы не богатство и свобода русского языка» (Андрей Немзер). В начале прошлого века мадам Лира фон Реттау пригласила на виллу трех писателей, предложив сочинить по новелле о Бель-Летре. Едва познакомившись с приглашенными, Лира исчезает с виллы навеки, но писатели, следуя уговору, создают по новелле, из которых ясно, что последнюю ночь хозяйка виллы провела... с каждым из них? Новые герои виллы, как и их предшественники, — это три писателя из России, Франции и Англии.
Роман писателя из Владикавказа рассказывает о людях маленькой горной деревни, где вырос и прожил сорок лет, оставшись чужаком, странный и загадочный герой. Эта история — из числа тех, что вечны.
Сказки, сказки, в них и радость, и добро, которое побеждает зло, и вера в светлое завтра, которое наступит, если в него очень сильно верить. Добрая сказка, как лучик солнца, освещает нам мир своим неповторимым светом. Откройте окно, впустите его в свой дом.
Мы приходим в этот мир ниоткуда и уходим в никуда. Командировка. В промежутке пытаемся выполнить командировочное задание: понять мир и поделиться знанием с другими. Познавая мир, люди смогут сделать его лучше. О таких людях книги Д. Меренкова, их жизни в разных странах, природе и особенностях этих стран. Ироничность повествования делает книги нескучными, а обилие приключений — увлекательными. Автор описывает реальные события, переживая их заново. Этими переживаниями делится с читателем.
Сказка была и будет являться добрым уроком для молодцев. Она легко читается, надолго запоминается и хранится в уголках нашей памяти всю жизнь. Вот только уроки эти, какими бы добрыми или горькими они не были, не всегда хорошо усваиваются.
Все шесть пьес книги задуманы как феерии и фантазии. Действие пьес происходит в наши дни. Одноактные пьесы предлагаются для антрепризы.
Я набираю полное лукошко звезд. До самого рассвета я любуюсь ими, поминутно трогая руками, упиваясь их теплом и красотою комнаты, полностью освещаемой моим сиюминутным урожаем. На рассвете они исчезают. Так я засыпаю, не успев ни с кем поделиться тем, что для меня дороже и милее всего на свете.
Дядя, после смерти матери забравший маленькую племянницу к себе, или родной отец, бросивший семью несколько лет назад. С кем захочет остаться ребенок? Трагическая история детской любви.