Доминанты - [58]

Лицо Максима исказилось. Было видно, что в нем борется его внутренний гнев и желание выглядеть достойно. Он сильно сжал мою руку, но тут же отпустил. Глаза его стали невыносимо льдистыми, губы превратились в тонкий шрам, похожий на один из тех, что на теле Ольги. Мне показалось, что я чувствую биение его сердца, я отсчитывала удары, глядя на пульсирующую жилку на его горле.

– Ты разочаровала меня, Екатерина. Не о том я думал, направляясь на встречу. Я мог бы подарить тебе целый мир любви, новых впечатлений, страсти. Ты никогда не узнаешь, что такое жить по-настоящему, потому что труслива и боишься всего на свете, а прежде – самой себя и своих желаний. В тебе гнездится болезнь, заставляющая тебя гнить изнутри. Мы могли бы вычистить гной, удалить его. Ты по глупой прихоти пятишься назад, чтобы долго и мучительно агонизировать, наблюдая распад своей несовершенной семьи. Ты нанизываешь пустые и тупые события своей жизни на нить своей жизни, не понимая, что это дешевые бусины, а не жемчуг. Когда ты постареешь, а это произойдет довольно скоро, то увидишь, сколько потеряла с моим уходом. Время необратимо. И если ты сейчас откажешься и уйдешь, то ничего изменить уже будет нельзя. Ты это понимаешь?

– Я понимаю, что несовершенна, и я не такая, какой бы тебе хотелось, чтобы я была. Извини.

Он склонил голову набок и долго разглядывал меня, стараясь скрыть бешенство под маской лживого спокойствия. Я говорила, повинуясь особому наитию или чувству самосохранения, в глубине души испытывая боль от расставания. Одна моя часть кричала о том, что я поступаю правильно, логично, другая – вопила о том, что я теряю нечто драгоценное, чудесное, неожиданно подаренное мне судьбой. Мне хотелось броситься перед ним на колени, зашептать, чтобы он забыл все глупости, которые я только что наговорила, и простил меня, но я представляла Ольгину спину и держалась.

Я вспоминаю свои прежние расставания. Обычно они происходили иначе. Иногда без объяснений, с внезапным разрывом отношений, болезненным, рвущим по живому. Иногда после очередного скучного соития мне хотелось бежать, что я и делала, не отвечая на звонки, меняя номера телефонов или просто отговариваясь занятостью, потому что во мне царила опустошенность. Ожесточенное лицо Максима отражалось в моих глазах. Нафантазированный воздушный замок, медленно расплываясь, начал таять еще недостроенным. Опускаю глаза и слушаю гул кафе. Он молчит. Так мы сидим некоторое время, пока официант не приносит заказ. Максим с недоумением смотрит на него, потом достает кошелек и швыряет пятитысячную купюру на стол.

– Наверное, мы исчерпали тему для беседы, – произносит он. – Вполне возможно, я смог бы переубедить тебя, но зачем? Ты сама так решила. Жалею, что потратил на тебя столько времени, ты не умеешь быть благодарной и не хочешь понимать элементарных вещей. Твой мозг подчинен определенной социальной схеме, которую ты считаешь правильной только на том основании, что она проста и привычна. Оттенков в жизни, ее ракурсов гораздо больше, но твое зрение их не воспринимает, увы. Это низшая форма развития млекопитающего, ты архантроп, Homo ergaster, человек работающий. Ну что же, значит, твое предназначение таково. Смиренно принимай его, раз не можешь ничего изменить. Вот только что ты будешь делать со своей блудливостью и сжигающей тебя похотью? Не каждый способен на марафоны, способные тебя удовлетворить. Смотри, приползешь потом, умоляя взять тебя, но я еще подумаю, стоит ли это делать.

Максим поднялся из-за стола, оставив нетронутыми свои блюда, и посмотрел на меня, словно ожидая, что я остановлю его. Но я только произношу:

– Я уезжаю надолго, в другую страну… Так будет лучше, – делая вид, что не слышала оскорбительных слов в свой адрес.

– Бежишь от себя. Этого следовало ожидать. – Его коронный рентгеновский взгляд сканирует меня в очередной раз, отчего мурашки опять ползут по моей коже, как в первую встречу. – Не буду докучать более своим присутствием. Прощай.

Он поворачивается и так же по-царски, как вошел, уходит прочь из моей жизни. Я делаю то, чего не делаю никогда: подзываю официанта и заказываю двести грамм водки и томатный сок. Чудовищное напряжение, сковавшее меня, не снять другим способом. Я чувствую, что просто не смогу иначе встать из-за стола: тело мое одеревенело, и я почти не чувствую ног. Пара женщин, любовавшихся Максимом, смотрят на меня с недоумением и жалостью, а главное, со скрытым превосходством. Чудится, я читаю их мысли. «Вот со мной такого произойти не может никогда», – ехидно думает блондинка за столиком у окна. «Подцепила, дуреха, такого мужика, а удержать не сумела, впрочем, куда ей», – читается во взгляде рыжей стервы в центре зала. «Ох, бабы-бабы, – думаю я, – знали бы вы, в какие оттенки черного раскрашена душа господина Фастовского, запели бы иначе. Ваше счастье, что он на этот раз прошел мимо».

Выпиваю водку, оплаченную с лихвой Максимом, и чувствую, что меня потихоньку начинает отпускать. Все же его слова заставили меня усомниться в правильности решения, задели за живое, заставили почувствовать себя жалкой и никчемной. Он умеет играть на душевных струнах, знает, как зацепить, чтобы подействовало. Думаю про мою тезку, Екатерину II. Ей приходилось управлять страной, и наверняка она тоже не раз задавалась вопросом, все ли правильно она делает. Не зря она переписывалась с Дидро и Вольтером, вероятно, тоже искала одобрения своим действиям и поступкам. А я не могу даже нормально управлять своей семьей и своей жизнью. Есть над чем задуматься. Единственное, в чем мы похожи, так это в количестве любовников и череде скандалов на этом фронте.