Домик в Буа-Коломб - [23]

— Что ты? — обиженно спросил Пьер. — Пошли домой, я дам вам есть!

Выбора у Гали не было — она молча встала и с Юлей на руках пошла за Пьером. Пьер, похоже, тоже обиделся и шел впереди молча, довольно быстро, Гале приходилось чуть не бежать за ним, чтобы не потерять его из виду. Наконец они пришли домой и Пьер, открыв дверь, поднялся к себе в комнату. Галя и Юля так устали, что уже не хотели есть и пошли спать. Но Пьер думал, что хотя бы сегодня он наконец насладится радостями любви. Как только Юля с Галей легли в постель, дверь их комнаты открылась, и в щель просунулась всклокоченная голова Пьера.

— Галя! Иди! — закричал он.

— Пьер, я устала, давай завтра, — ответила Галя.

— Нет! Нет! — капризно закричал Пьер, — Я хочу сегодня! Если ты не хочешь совокупляться, то мы сделаем только эпидермический диалог! Ты даже можешь не снимать трусы!

Юля уже спала, и Галя тихонько встала и пошла в комнату к Пьеру.

* * *

Костю долго перевозили с места на место по всему Парижу из префектуры в префектуру, как когда-то, лет семь назад в Ленинграде, когда он хотел с закрытыми глазами дойти от Невского проспекта до своего дома на Лиговском, и ему это почти удалось, но у самого дома его все же забрали в ментовку. Там пытались выяснить его адрес, фамилию и имя, а он говорил что его зовут Василий Розанов и указывал адрес на Коломенской, где Розанов на самом деле жил какое-то время, а они проверяли и ловили его на вранье, но он так и не сказал, где живет, хотя они и находились в двух шагах от его дома. Его тоже возили из ментовки в ментовку по всему городу, хотели выяснить его личность, но так и не выяснили, а напоследок сильно избили и даже вырвали клок волос, и только потом перевезли в психушку, где он постепенно пришел в себя.

А в Префектуре он говорил, что его зовут то Исидор Дюкас, то Шарль Пеги, то Луи-Фердинанд Селин, и доверчивый толстый полицейский так и записывал, и даже переводчик, которого специально для этого пригласили, ничего не мог понять. Когда Костю повели в туалет, он захотел продемонстрировать какой-то очень красивый жест сопровождавшему его полицейскому, но тот не понял, а может понял, но просто специально, чтобы отомстить Косте за то, что тот перед этим орал: «Френч швайне!», тяжелой каучуковой дубинкой изо всей силы заехал ему по переносице, и Костя даже в том состоянии, когда он вообще не чувствовал боли, ощутил, как у него хрустнули кости и испугался, что тот сломал ему нос.

У Кости отобрали кожаный ремень, часы, крест на металлической цепочке и заперли в помещении за стеклянной перегородкой (вроде «аквариума» у нас в ментовке) с огромным пьяным негром. Костя продолжал буйствовать, он отбивал руками изо всех сил по стеклу «Гимн Советского Союза» и «Марсельезу», а негр с одобрением кивал головой, Косте казалось, что негр думает, что он играет джаз, и негру это должно быть особо приятно. Потом негр, свесив голову, заснул, и в его храпе Косте чудилось: «Фраер! Фраер!» Костя начинал злиться, подходил к негру, чтобы ударить его, но, как только он подходил ближе, негр тут же испуганно начинал храпеть: «Сэр! Сэр!» Костю это удовлетворяло, и желание ударить негра тут же пропадало. Так повторялось несколько раз, а безмятежно дремавший негр и не подозревал, какой опасности он подвергался.

Наконец Косте это наскучило, и он начал громко декламировать все французские фразы, которые знал или когда-нибудь слышал. Он несколько раз повторил, прижавшись носом к прозрачной стене:

— Messieurs, je ne mange pas six jours… — и молодой французский полицейский, с состраданием посмотрев на Костю, тихо подошел к дверям, и предварительно оглянувшись по сторонам, присел и осторожно подсунул под дверь кусочек булочки, которую Костя радостно съел, очень веселясь про себя в душе, потому что голода в этом состоянии он вообще не ощущал.

Утром приехал префект, и Костю провели мимо строя французских полицейских, ему казалось, что это ради него они выстроились так торжественно, что он принимает парад, как Наполеон или как какой-то адмирал, адмирал и Наполеон смешались у него в голове, он шел мимо стоявших навытяжку полицейских в разорванной рубашке с гордо поднятой головой, время от времени вскидывая скованные наручниками руки над головой в знак приветствия.

Ему казалось, что сейчас его повезут на корабль, и они отправятся в кругосветное плавание, ему уже виделась бескрайняя морская гладь, и безмятежно голубое небо, а он стоит на палубе в строгой черной форме, на капитанском мостике, в руках у него бинокль, и он спокойным голосом отдает приказы, и все его слушаются, а над головой у него летают чайки, и лицо освежает легкий бриз, но вместо этого его доставили в психоприемник, который в Париже называется IPPP (что расшифровывается как Infirmerie Psichyatrique de la Prefecture et de la Police, то есть Психбольница Префектуры и Полиции).

Там его поместили в специальную камеру, стены которой были предусмотрительно обшиты чем-то мягким, на сей раз эта предосторожность пришлась очень кстати, ибо к тому моменту его возбуждение достигло такой степени, что он кидался на стены и бился о них головой. Ему сделали несколько уколов, и после ужасных мучений наступило некоторое просветление. Он подошел к зарешеченному окну, и ему казалось, что в соседнем окне ему кто-то машет рукой и в том ужасном состоянии, в котором он был (а ему казалось, что он попал прямо в ад, и если бы не решетки на окне, незамедлительно выбросился бы наружу), это соседнее окно было для него как последняя зацепка, как будто кто-то его еще любит и ждет, и это принесло ему небольшое облегчение. Потом все куда-то провалилось и исчезло.