Домик на окраине. Зайнаб-биби - [15]

Сидим мы вечером в шалаше, разговариваем о том, о сем. Вдруг кто-то и скажи, что вот, мол, огурцы только зря желтеют у нас, а есть их даже коровы уже не хотят.

Кто-то предложил:

— Хорошо бы послать в райцентр продать хоть мешок огурцов. Купили бы на эти деньги чай, соль, спички, мыло.

Спозаранку набрали мы мешок огурцов. А порядки у нас тогда такие были: колхоз, а председателя нет. Без начальства жили, сами по себе. Когда нарвали огурцов, стали думать, кого послать. Ну, был среди нас один дехканин, не так чтоб очень грамотный, но по-старому немного писал и читал. Во время намаза он у нас вроде имама[8] был. Он-то и сказал, что дело это нужно поручить мне.

К полудню добрался я до Пархара. Распродал все мигом: огурчики были загляденье. Продал огурцы и на все деньги купил чаю, сахару, спичек да еще кастрюлю. Хотел было еще соли купить. Да, к счастью, соли в магазине не оказалось.

А почему к счастью, сейчас узнаете. Пока я расторговался да пока все нужное купил, подошел полдень. Солнце, так сказать, над самой головой стоит. А что такое наше солнце в степи, не мне вам рассказывать, сами знаете. Так вот, вышел я из тени деревьев и домов в открытую степь и только тут заметил, что утром в спешке забыл обуться.

Не прошел и ста шагов, как почувствовал, что ноги мои горят, еще немного — и дым от них пойдет. Боль такая, что даже в голове покалывать стало. Бросился я бежать, и, к счастью, попался на дороге ручеек. Поставил я ноги на сырую землю, боль унялась, ну, думаю, слава аллаху! Но ведь долго так не простоишь, надо идти дальше. Что делать? Взял я свою куртку, вывернул ее наизнанку, завязал рукава. Получилось что-то вроде мешка. Высыпал я туда чай, сахар и спички. Вот тут-то я и подумал, как хорошо, что соль не купил, деньги зря не потратил. Все равно пришлось бы ее на дороге оставить.

Куртка моя распухла, стала похожа на бурдюк, из козлиной шкуры. Перекинул я ее за спину, смотрю, осталась еще кастрюля, будь она неладна… Пришлось ее на голову надеть. А потом свернул я в узел свой рогожный мешок от огурцов, размахнулся изо всех сил и бросил его вперед. Мешок упал шагов за пятнадцать — двадцать от меня. Я минуту передохнул, а потом как припущусь… Ох, посмотрели бы вы на меня. На голове кастрюля, за спиной распухший бурдюк… а бежал я так, что у меня чуть не лопнули все мои тридцать две жилы. Пока я бежал до мешка, мне казалось, что больше я по этой раскаленной сковороде ни одного шага не сделаю. Но постоял я на мешке, передохнул, ноги чуть-чуть отошли. Ничего не поделаешь, надо идти дальше. Я снова бросил мешок вперед и снова побежал, снова передохнул…

Если бы меня кто-нибудь тогда встретил, то наверняка решил бы, что перед ним сумасшедший. Кастрюля на солнце раскалилась и, когда я бежал, прыгала у меня на голове. Гул в ушах стоял такой, что иногда и самому казалось, что я схожу с ума. Кое-где дорога была разбита колесами арб и в колеях толстым слоем лежала пыль. Горячая пыль прилипала к ногам и жгла, как раскаленное масло. Иногда мешок, который я бросал вперед, падал не на дорогу, а на колючий кустарник, который рос на обочине, и один аллах знает, сколько я мучился, пока мне удавалось снять его.

Так прошел я все шесть верст до нашего колхоза.

Но, увы, на этом мои мучения не кончились. Ночью мне стало совсем плохо. Парень я был крепкий, смолоду и к солнцу, и к дождю, и к снегу привычен, во всякую погоду на поле и в саду работал, но тот день не прошел мне даром. Ноги, грудь, плечи, спина горели, как будто на них насыпали раскаленные угли. Друзья принесли касу кислого молока и помазали обожженные места. В нашем колхозе было тогда две коровы.

На следующий день я не смог выйти на работу, провалялся в шалаше. И не один день. Друзья, правда, не забывали, навещали меня. Ну и посмеялись они тогда надо мной вдоволь.

«А ну вставай, Зиёдулло, огурцы уже в мешке, тебя ждут».

«И чего ты растерялся, Зиё? Видишь, ноги горят, ты бы их за пазуху сунул», — советовал второй.

«Эх, — смеялся третий, — плохи твои дела, дружище. Вчера по дороге увидела тебя беременная женщина и со страху выкинула. Теперь ее муж тебя с милиционером разыскивает».

«А что бы ты делал, Зиё, если бы у тебя была не кастрюля, а, не дай бог, самовар?»

Долго не могли забыть этой истории.

Начался учебный год. У меня шел урок в девятом классе, как вдруг открылась дверь и секретарша вызвала меня в коридор.

— Вас к телефону, — сообщила она.

Директор сидел за письменным столом.

Увидев меня, он протянул телефонную трубку.

— Прошу. Работники редакции мечтают услышать ваш голос.

Почувствовав насмешку, я огорчился. Но дальше меня ждали еще большие неприятности.

— Товарищ Сафоев, ваш фельетон опубликован, — услышал я голос секретаря газеты.

— Вот и хорошо! — обрадовался я. — Большое спасибо за добрые вести.

— Я вам сообщаю об этом не для того, чтобы вы меня благодарили, а для того, чтобы вы не побежали жаловаться куда-нибудь в горком или ЦК партии, что ваш материал слишком долго маринуют, — холодно ответил он и, не дожидаясь ответа, повесил трубку.

Я так и остался стоять с трубкой в руках.

— Весьма похвально, что учитель активно участвует в общественной жизни города, — заметил директор, беря у меня из рук телефонную трубку. — Но только в том случае, если это не отражается на его педагогической деятельности, на его основной работе. А если в конце года кто-нибудь из ваших учеников не сможет поваренную соль отличить от нашатыря, так вы уж не обессудьте — за это мы спросим с вас, как с учителя химии и биологии. Тут ваши корреспондентские заслуги приниматься во внимание не будут.