Домик на краю земли - [23]

По всему берегу были разбросаны обломки: стволы огромных деревьев, колоды, части судов, куски обшивки, расщепленные бимсы, доски, пиловочный лес. Отыскалось перо руля «Хики», раздробленный старн-пост и прочее.

На следующий день после шторма из Истема на пляж нагрянули люди на «фордах» и конных повозках.

Они смотрели на море, судачили о прошедшем шторме, наносили визиты на станцию Береговой охраны, а затем, как бы между прочим, принимались за погрузку самых ценных обломков.

В одном из проемов я увидел «прибойщика» Билла Элдриджа. Он занимался сортировкой досок, которые отбирал для постройки курятника.

Чайки кружили над пенящимися бурунами.

Особенно много их было над самыми бурными участками прибоя — между полосой бурунов и затопленными зарослями.

С их точки зрения, пожалуй, ничего не произошло.

Зимние посетители

1

Дюны и большой пляж были предоставлены в мое распоряжение на всю зиму, и я жил в своем «Полубаке» один-одинешенек, подобно Робинзону Крузо на острове. Люди тоже исчезли из окружающего мира, будто принадлежали к особой разновидности мигрирующих птиц.

Правда, мне были хорошо видны домишки деревни Истем, лежащей на возвышенности по другую сторону топей; я наблюдал за кораблями и рыболовными судами, проходившими мимо побережья, однако все это скорее олицетворяло творения рук человеческих, чем самого человека.

К середине февраля чье-нибудь появление на пляже могло бы сойти за историческое событие.

Если кто-нибудь спросит, как мне удалось преодолеть трудности зимы в дикой, пустынной местности, да еще в одиночку, я могу ответить, что наслаждался таким образом жизни с первого до последнего дня. Видеть и беспрепятственно изучать, как развиваются великие силы природы — «могучие труды», выражаясь языком библии, — большое счастье, за что можно испытывать только глубокую благодарность ей. И вот наконец-то мне принадлежала обширная территория, полная сокровенной дикой жизни, без помех развивающейся по древним законам, свободной от вмешательства человека. Никто не приходил с целью кого-либо убить, что-нибудь исследовать или просто наблюсти. Суша, океан и небо, тройственный союз этого побережья, действовали во исполнение своих величественных сложных целей, обходясь без человека столь же естественно, как любая планета, движущаяся по своему известному пути вокруг Солнца.

Слишком длительное одиночество едва ли полезно человеку равно как и непрерывное нахождение в толпе; тем не менее мое отшельничество почти не оставляло времени для хандры. С момента утреннего пробуждения, когда я распахивал дверь, чтобы взглянуть на море, до той вечерней поры, когда треск вспыхнувшей спички гулко отдавался в пустоте моего уединенного помещения, для меня всегда находилось дело — было что наблюдать, записывать или класть виденное в кладовую памяти.

Передо мной лежал океан со своей собственной погодой и приливами, то серый и пустынный, завешанный вуалью дождя, то сверкающий под солнцем, холодный и зеленый, покрытый рассыпающейся мраморной пеной; по соседству тянулись болота, оживляемые конгрессами, собраниями, бродячими труппами и семейными сборищами птиц. Над моей головой простиралось величественное зимнее небо, оно вздымалось от линии горизонта, для того чтобы блистать над дюнами звездами и созвездиями. Ночное небо в своем божественном великолепии словно предписывает миру, находящемуся под ним, быть тоже прекрасным, иначе величественная картина Вселенной расколется надвое, и тогда человеческий ум окажется не в состоянии благоговейно спаять из разрозненных половин единое целое. Думаю, что я ощущал одиночество достаточно остро (если только мне случалось позволить себе такую роскошь) ночами, когда юго-восточный ветер хлестал дождем темноту необъятного мира, раскинувшегося за дверями дома. Эти дожди и туманы растворили льды и снега, медлившие исчезнуть после морозов и снегопадов.

Такими ночами, заполненными юго-восточным ветром, туман густо стлался на болотах и по поверхности океана, а далекие огни Истема исчезали во вселенском мраке. На невидимом берегу рядом со мной огромные буруны, рожденные зыбью, накатывались на песок размеренным, траурным шагом полных достоинства жертв, ведомых на заклание, и опрокидывались один за другим с тяжелым величавым рокотом, успевавшим умолкнуть прежде, чем подходила очередь следующего вала выступить вперед из темноты океана. В моем распоряжении оставалось единственное чувственное восприятие, напоминавшее о существовании словно вымершего человечества, — продолжительные жалобы и меланхолическое мычание кораблей, нащупывающих дорогу в нескольких милях от берега.

Все же я не был абсолютно одиноким. Мои друзья из Береговой охраны, патрулируя ночной пляж в любую погоду, часто заходили взглянуть на мое житье-бытье, передать письмо или попросту поделиться кейп-кодскими новостями. Можете вообразить мою радость при подобных визитах. Между половиной восьмого и восемью я всегда пребывал в состоянии ожидания. Когда промолчишь сутки, короткая беседа кажется приятным развлечением, и простейшие фразы, даже безобидное «Войдите», кажутся многословием, перехватывающим дыхание. Иногда никто не приходил, и я мирно коротал вечер у огня за чтением или просматривал записи, не переставая думать о человеке, обходившем пляж в те минуты.