Домби и сын - [16]

Послѣ обѣда Соломонъ развеселился и отъ времени до времени посматривалъ на племянника. Когда убрали со стола и сняли скатерть, — кушанье было принесено изъ сосѣдняго трактира, — онъ спустился въ погребъ въ сопровожденіи мальчика, который со свѣчею въ рукахъ остановился на сырой лѣстницѣ. Порывшись нѣсколько времени въ разныхъ углахъ, онъ воротился со старой, заплесневѣлой бутылкой, покрытой пылью и пескомъ.

— Что ты дѣлаешь, дядюшка, — вскричалъ мальчикъ, — вѣдь это твоя завѣтная мадера? Ея всего двѣ бутылки.

Старикъ Соль значительно кивнулъ своей головой, давая знать, что понимаетъ въ чемъ штука, и съ торжественной важностью вытащилъ пробку. Потомъ онъ налилъ два стакана и поставилъ бутылку на столъ вмѣстѣ съ третьимъ пустымъ стаканомъ.

— Другую бутылку, Валли, — сказалъ онъ, — мы разопьемъ, когда ты составишь свою карьеру, то есть когда сдѣлаешься ты порядочнымъ, почтеннымъ, счастливымъ человѣкомъ, — то есть когда путеводная звѣзда новой, сегодня начатой тобой жизни, — о, если бы Богь услышалъ мою молитву! — выведеть тебя на ровный, гладкій путь того поприща, на которое ты вступилъ. Благословляю тебя отъ всей души!

Туманъ, постоянно висѣвшій на глазахъ старика, какъ-будто опустился ему на горло: голось его сдѣлался хриплымъ и рука дрожала, когда онъ начиналъ чокаться съ племянникомъ, Но лишь только онъ попробовалъ вина, тяжелое бремя свалилось съ его плечъ, и ясная, спокойная улыбка показалась на лицѣ.

— Любезный дядюшка, — сказалъ растроганный мальчикъ, стараясь улыбнуться сквозь слезы, — приношу тебѣ мою глубокую благодарность за честь… и прочая, и прочая, и прочая! Теперь позволь мнѣ предложить тостъ. Vivat, м-ръ Соломонъ Гильсъ! Да здравствуетъ онъ сто тысячъ разъ! ура!.. Ты отплатишь мнѣ, дядюшка, когда разопьемъ съ тобой послѣднюю бутылку: не правда ли?

Они опять чокнулись. Вальтеръ, бережливый на вино, только обмочилъ губы и, поднявъ стаканъ, принялся разсматривать его съ напряженнымъ вниманіемъ. Нѣсколько минутъ дядя безмолвно смотрѣлъ на племянника, и потомъ, когда глаза ихъ встрѣтились, Соломонъ громко продолжалъ свою мысль, какъ будто не переставалъ говорить:

— Ты видишь, Валли, — сказалъ онъ, — я совершенно сроднился со своимъ мастерствомъ. Я такъ къ нему привыкъ, что не могу и жить безъ этихъ занятій. И между тѣмъ дѣла идутъ дурно, очень дурно. Когда носили вотъ эти мундиры, — прибавилъ онъ, указывая на деревяннаго мичмана, — такъ можно было заниматься дѣломъ и стоило! A теперь… конкурренціи, новыя изобрѣтенія, моды… свѣтъ перегналъ меня. Не знаю, куда дѣвались мои покупатели, да и самъ я Богъ знаетъ гдѣ.

— Полно, дядюшка, не думай объ этомъ.

— Съ тѣхъ поръ, какъ ты воротился изъ пансіона, a этому ужъ десять дней, — продолжалъ Соломонъ, — я помню, только одинъ человѣкъ и заглянулъ въ нашу лавку.

— Нѣтъ, двое, дядюшка! Развѣ ты не помнишь? Сперва приходилъ мужчина размѣнять червонецъ…

— Ну, да, — и больше никого.

— Какъ, дядюшка! A развѣ ты забылъ женщину, помнишь, что входила спросить, гдѣ пройти въ Тернпэйкъ?

— Да, я и забылъ. Точно, двое.

— Но, вѣрно, они ничего не купили? — вскричалъ мальчикъ.

— Разумѣется, не купили ничего! — спокойно отвѣчалъ Соломонъ.

— Да, кажется, имъ ничего и не нужно было?

— Конечно, иначе они купили бы въ другой лавкѣ, — проговорилъ Соломонъ тѣмъ же тономъ.

— Но все же приходило двое, a ты говоришь, что одинъ! — проговорилъ мальчикъ торжествующимъ тономъ, какъ будто открытіе забытой посѣтительницы было важною находкой.

— Эхъ, Вальтеръ, — началъ старикъ, помолчавъ немного, — вѣдь мы не дикари на пустомъ острову Робинзона Крузо. Ну, что толку, что одинъ размѣнялъ y насъ червонецъ, a другая справилась о дорогѣ: будешь ли съ этого сытъ? Право, свѣтъ перегналъ меня и не подъ силу мнѣ идти за нимъ. Все теперь не то, что прежде: и мастера не такіе, и ученики не такіе, и дѣла не тѣ, и товары не тѣ. Инструменты мои вышли изъ моды, и я старый торговецъ въ старой лавкѣ… куда и къ чему я пригоденъ? Улица наша тоже не та… все рѣшительно не такъ, какъ прежде. Да, я отсталъ отъ времени и поздно, очень поздно догонять его. Шумъ жизни тревожитъ меня…

Вальтеръ хотѣлъ отвѣчать, но дядя остановилъ его.

— Вотъ почему, Валли, мнѣ хотѣлось бы поскорѣй пристроить тебя на этомъ дѣловомъ свѣтѣ. Я ужъ не дѣлецъ, a такъ себѣ, только тѣнь дѣлового человѣка: умру — и тѣни не будетъ. Это плохое для тебя наслѣдство! Хорошо еще, что могъ употребить въ твою пользу почти единственный остатокъ моихъ старыхъ связей. Сосѣди думаютъ, что я богатъ. Желалъ бы для твоего счастья, чтобъ это была правда. Во всякомъ случаѣ, поступивъ въ контору Домби, ты выбралъ прекрасную дорогу. Будь дѣятеленъ, дитя мое, трудись, устраивай свою карьеру, и… Господь благословитъ тебя!

— Постараюсь всѣми силами оправдать твои надежды, любезный дадюшка, и не забуду твоихъ совѣтовъ, — съ твердостью отвѣчалъ мальчикъ.

— Знаю и не сомнѣваюсь въ этомъ, — отвѣчалъ Соломонъ и съ возрастающимъ удовольствіемъ принялся за второй стаканъ мадеры. — Ну, a что касается до морской службы, Валли, — продолжалъ онъ, — такъ это довольно хорошо въ воображеніи, въ мечтахъ, a на дѣлѣ не годится, совсѣмъ не годится! Разумѣется, глазѣя на эти снаряды, ты привыкъ мечтать о морѣ, — но все это вздоръ, другъ мой, то есть рѣшительный вздоръ!