Я этого не заметил — вероятно, потому, что одежда сидела на них не так, как на других.
— Их платья лучше сшиты, а чепчики поменьше, чем у других, так что видны волосы.
— Дело в том, что очень трудно помешать женщине показывать свои волосы, если они красивы, — ответил старый начальник. — Обе эти женщины подчиняются общему режиму и должны работать.
— Что они делают?
— Одна архивариус, другая библиотекарь.
Нечего было и спрашивать: это были «жертвы любви». Начальник не скрыл от нас, что преступниц он предпочитает простым правонарушительницам.
— Я знаю преступниц, — сказал он, — как бы совершенно непричастных к своему преступлению. Оно было в их жизни словно какой‑то молнией. Они способны быть прямыми, мужественными и благородными. О моих воровках я бы этого не сказал. Их проступки, всегда посредственные и заурядные, составляют основу их существования. Они неисправимы. Низость, толкнувшая их на недостойные дела, постоянно проявляется в их поведении. Наказание они получают относительно мягкое, а так как физически и морально они малочувствительны, то обычно легко его переносят.
— Но нельзя сказать, — поспешно добавил он, — что все эти несчастные вовсе не заслуживают жалости и внимания. Чем больше я живу, тем больше замечаю, что нет виновных, а есть несчастные.
Он ввел нас в свой кабинет и велел смотрителю привести заключенную № 503.
— Вот для вас случай, — сказал он, — увидеть настоящий спектакль, отнюдь не подстроенный заранее, прошу вас поверить, и способный внушить вам, быть может, новые мысли о проступках и наказаниях. То, что вы увидите и услышите, я видел и слышал сто раз в моей жизни.
В кабинет вошла заключенная в сопровождении надзирательницы. Это была молодая крестьянка, довольно красивая, с виду простоватая, недалекая и кроткая.
— У меня для вас приятная новость, — сказал ей начальник. — Господин президент республики, узнав о вашем хорошем поведении, снимает с вас остаток наказания. В субботу вы выходите из тюрьмы.
Она слушала, приоткрыв рот, сложив руки на животе. Но мысли туго проникали в ее голову.
— В следующую субботу вы выйдете из этого дома. Вы будете свободны.
На этот раз она поняла и, как бы в отчаянии, всплеснула руками; губы у нее задрожали.
— Правда? Мне надо уходить? Что же со мной будет‑то? Тут меня кормили, одевали и все такое… Не могли бы вы сказать этому доброму господину, что уж лучше бы мне тут остаться?
С мягкой настойчивостью начальник растолковал ей, что нельзя отказываться от павшей на нее милости. Затем он предупредил ее, что при уходе она получит известную сумму — десять или двенадцать франков.
Она вышла вся в слезах.
Я спросил, что такая могла сделать.
Он перелистал книгу:
— Номер пятьсот три. Была работницей у деревенских хозяев… Украла у них нижнюю юбку… Домашняя кража… А знаете, закон строго карает домашнюю кражу.
