Домашний огонь - [27]

– Что бы ты ни задумал, ответ: нет, пока не разберемся с вишнями.

Он усмехнулся, протянул ногу, придавив ее бедро, и снова взялся за нож, с помощью которого надрезал вишню и большим пальцем выталкивал косточку.

– Вспомнились летние каникулы в Тоскане, мне тогда было десять или одиннадцать лет. Вишни и мороженое, мы с сестрой только этим и питались все лето напролет. По крайней мере, так мне кажется.

– Что люди делают на каникулах за границей? Кроме того, что едят вишни и мороженое?

– Ты ни разу…

– Была однажды поездка в Рим, за год до того, как мама умерла. Турагентство, в котором она работала, дало ей бесплатные билеты. Но это было больше похоже на школьную экскурсию, чем на каникулы. Она хотела посмотреть с нами как можно больше достопримечательностей и потратить как можно меньше денег.

– Какой она была, твоя мама?

– Напряженной. Всегда. Это ее и убило. Исма говорила, когда-то мама была другой – пока мой дед был жив и оплачивал наши счета, пока мой отец еще не сделался террористом и нам не приходилось бояться, что нас всех выгонят из дому, стоит кому-то из детей сказать что-то не то не тому человеку.

– Даже представить себе не могу, как ты выжила.

– Это не ощущалось как «выживание», пока она не умерла. Со всем можно справиться, как-то обойти, кроме смерти. Смерть приходится пережить. – Она улыбнулась и пожала плечами. – С другой стороны, мне же никто не подсказал, как много я упускаю, каникулы сплошь из вишен и мороженого. Если б я об этом догадывалась, я бы горевала сильнее.

– Поедем куда-нибудь вместе! Как только у тебя закончится семестр.

Она глянула на него сумрачно, он уже привык к таким взглядам, стоило предложить ей что-то за пределами этой квартиры.

– Хватит! Пора нам выйти в мир вместе. Лучше начать с Макса и Элис, а не с моих родителей, так будет легче. И когда ты скажешь Исме? И твоему брату, пожалуй?

– Не сейчас, – отрезала она.

Рассердившись, он швырнул нож в миску с такой силой, что он отскочил и упал на халат, оставив на белой полосе алое пятно.

– Давай снова притворимся, будто у нас такая игра, – попросила она, пульнув в его голую ногу косточкой. – Зачем нам другие люди? Зачем уезжать на каникулы из Лондона, когда в этой квартире у нас есть все, что нужно?

– Ни за что не стану торчать все лето взаперти! И тебе не дам. Поедем в Тоскану. Или на Бали. Не хочешь других людей – и не надо. Подберем себе необитаемый остров.

– Если мы попытаемся вместе выехать из страны, об этом проведают люди, которые работают на твоего отца.

Он глянул недоумевающе, и она пояснила:

– МИ5. Они прослушивают мои звонки, отслеживают сообщения, проверяют, что я делала в интернете. Думаешь, они внимания не обратят, если я сяду на самолет до Бали вместе с сыном министра внутренних дел?

О силе его любви свидетельствует тот факт, что «мусульманская паранойя», проявившаяся у Аники накануне, вызвала у него лишь одно чувство: желание ее поддержать. Очень мягко он сказал:

– Милая, честное слово, МИ5 не станет следить за тобой из-за твоего отца.

– Знаю. Они следят за мной из-за моего брата. С тех пор как он отправился в Сирию, в Ракку. В прошлом году.

Автоматически он произнес:

– Ничего не понимаю.

– Понимаешь.

Он потер след от вишневой косточки на ноге. Нашел себе занятие, пока мозг праздно лежал в черепе, не предлагая никаких подсказок, никаких объяснений.

– Он воюет там?

– Парвиз – и чтобы воевал? Да нет же! Он у них за связь со СМИ отвечает.

У них. Черно-белое знамя, под ним люди, говорящие на английском как на родном. Режут пленным головы. И эти, отвечающие за связь со СМИ, – снимают все подробности.

Он поднялся, подошел к краю крыши. Как можно дальше от Аники. Во всю жизнь не переживал он подобного чувства – ярости? Страха? Что это? Как от него избавиться? Он пнул что-то ногой, сбил кадку с кумкватом. Замахал руками, задел кактус. Кумкват рухнул вертикально, горшок, ударившись оземь, разбился. Пронизанная корнями почва еще мгновение сохраняла форму горшка, потом растение выпало из нее и тоже развалилось, оранжевый плод покатился прочь. Кактус, напротив, перевернулся в воздухе вниз головой, как никогда, очеловечившись в этом падении стремглав, раскинув руки. Столкнулся с землей, и шея его переломилась надвое.

Смутно Эймон осознал присутствие людей внизу, во дворе, все запрокинули головы и высматривали безумца на верхней террасе, а сзади к нему подступила какая-то девушка в халате, взяла за руку, потянула к окну. Он позволил ей увести себя в дом, но там сразу же стряхнул ее руку, двинулся в кухню и открыл бутылку пива, осушил ее в два глотка, не сводя с этой девушки глаз, глядя в упор.

– Сражайся как мужчина, а не как мальчишка, – велела она.

– Такой завет передают в вашей семье от отца к сыну?

Слова повисли угрозой в пропитанном пивной отдушкой воздухе. Он отставил бутылку, рухнул на стул, уставился на вишневые разводы на ладони. За открытым окном слышались громкие голоса – соседи выходили во двор посмотреть, что за разор он там учинил. Аника села на стул лицом к нему, за ее спиной простиралась вытянутая студия с отделкой в лучшем вкусе, с потолочным светом, дорогими предметами искусства. Все – дело рук его матери. Каждая деталь безукоризненно подобрана – кроме женщины, которую он сам сюда впустил.