Домашние правила - [79]

– Мамочка? Мы можем пойти домой?

Я точно знаю, когда в последний раз Джейкоб называл меня так. Это случилось после выпускного в средней школе, когда ему было четырнадцать. Он получил аттестат и, подбежав ко мне показать его, сказал: «Мамочка». Остальные дети, услышав его, захохотали. «Джейкоб, – дразнили они, – твоя мамочка пришла забрать тебя домой». Слишком поздно он сообразил, что, когда тебе четырнадцать, чтобы выглядеть круто перед своими приятелями, нужно подавлять искренние чувства.

– Скоро, – говорю я, но получается не утверждение, а вопрос.

Джейкоб не плачет, не кричит. Он просто роняет трубку и опускает голову.

Я автоматически тянусь к нему, но моя рука натыкается на плексиглас.

Голова Джейкоба чуть приподнимается и снова падает. Лоб ударяется о металлическую полку. Он бьется об нее снова.

– Джейкоб! Не надо!

Но он, конечно, не слышит меня. Трубка болтается на металлической пуповине.

Джейкоб продолжает биться головой о полку под окном. Я открываю дверь кабинки. Снаружи стоит охранник, который привел меня сюда.

– Помогите! – кричу я.

Он глядит поверх моего плеча: что там делает Джейкоб? После чего бежит по коридору, намереваясь вмешаться.

Я вижу через окно кабинки, как он и другой охранник хватают Джейкоба за руки и оттаскивают его от окна. Джейкоб кривит рот, но я не могу понять, кричит он или плачет. Руки ему заломили за спину, чтобы надеть наручники; один из охранников толкает его в спину.

Это мой сын, и с ним обращаются как с преступником.

Охранник возвращается ко мне, чтобы отвести к выходу из тюрьмы.

– С ним все будет в порядке, – говорит он мне. – Медсестра дала ему успокоительное.

Когда Джейкоб был младше и больше склонен к нервным срывам, врач прописал ему оланзапин, антипсихотическое средство. Оно избавило его от вспышек раздражения, а также лишило личности, точка. Я заставала сына сидящим на полу в спальне, один ботинок надет, второй валяется рядом, безучастный взгляд устремлен в стену. Когда у него начались приступы судорог, мы перестали давать ему это лекарство и больше не экспериментировали ни с чем подобным.

Я представляю, как Джейкоб лежит на полу в камере, зрачки расширены, взгляд блуждает, он то отключается, то приходит в сознание.

Как только я оказываюсь у выхода, Оливер подходит ко мне с широкой улыбкой на лице и спрашивает:

– Как все прошло?

Я открываю рот и разражаюсь слезами.

Борюсь за индивидуальную программу обучения для Джейкоба, валю его на пол, когда он устраивает истерики в публичных местах. Вся моя жизнь посвящена тому, чтобы делать необходимое, так как можно, конечно, умчаться поездом на небеса, но, когда ваш улет закончится, вы оказываетесь по щиколотку в той же ситуации. Я всегда была сильной, чтобы Джейкоб мог давать слабину.

– Эмма… – произносит Оливер.

Наверное, ему так же неловко, что я разревелась перед ним, как мне самой. Но к моему изумлению, он вдруг обнимает меня и гладит по волосам. Еще удивительнее то, что я целое мгновение позволяю ему это делать.

Вот чего нельзя объяснить матери, у которой нет ребенка-аутиста: конечно, я люблю своего сына. Конечно, мне жизнь без него не мила. Но это не означает, что я не измотана каждую минуту каждого дня. Что я не беспокоюсь о его будущем и о том, что у меня самой его нет. Что иногда я невольно ловлю себя на мысли: какой была бы моя жизнь, если бы Джейкоб не страдал синдромом Аспергера? Что, как Атлант, я временами думаю: вот бы хоть раз кто-нибудь другой вместо меня взвалил на свои плечи ношу мира моей семьи.

На пять секунд Оливер становится этим человеком.

– Простите, – говорю я, отстраняясь от него. – Я вам всю рубашку замочила.

– Да, шерстяная фланель очень нежная. Я добавлю счет за химчистку к своему гонорару.

Оливер подходит к посту дежурного, забирает мои ключи и права, после чего выводит меня наружу.

– Ну что там случилось? – спрашивает Оливер.

– Джейкоб поранил себя. Он, наверное, бился головой обо что-то: у него весь лоб в синяках, и пластырь, и кровь на волосах. Он снова начал делать это в кабинке для посещений, и ему дали успокоительное. Пищевые добавки ему не передадут, и я не знаю, что он ест и ест ли вообще, и… – Я замолкаю, встретившись взглядом с Оливером. – У вас ведь нет детей?

Он краснеет:

– У меня? Дети? Я… гм… нет.

– Однажды я видела, как мой сын ускользает от меня, Оливер. Я слишком много сил потратила на то, чтобы вернуть его, и не могу снова допустить этого. Если Джейкоб дееспособен для участия в судебном процессе, то после двух недель в тюрьме перестанет быть таковым. Прошу вас, – молю я, – вы можете как-нибудь вытащить его оттуда?

Оливер смотрит на меня. На холоде его дыхание застывает между нами.

– Нет, – отвечает он. – Но я думаю, вы можете.

Джейкоб

1

1

2

3

5

8

13

И так далее.

Это последовательность Фибоначчи.

Она может быть определена эксплицитно:

Она может быть определена рекурсивно:

a₀ = 1

a₁ = 1

a_n = a_{n – 2} + a_{n – 1}

В любом случае это ряд чисел, каждый член которого равен сумме двух предыдущих.

Я заставляю себя мыслить цифрами и числами, потому что никто, кажется, не понимает меня, когда я говорю по-английски. Это как серия «Сумеречной зоны», где слова вдруг изменили смысл: я говорю «стоп», а действие продолжается; я прошу, чтобы меня выпустили, а меня запирают крепче. Это приводит к двум выводам: